Выход зубной феи - [14]

Тихон Гаврилович очнулся в тот самый страшный предрассветный час, который называется часом быка: время между тремя и пятью пополуночи. В народе он известен разгулом всякой чертовщины, а среди работников скорой знаменит инфарктами и прочими расстройствами здоровья со смертельным исходом. На часах было четыре. Без пяти минут спаситель человечества заметался по комнате, хватаясь то за лобзик, то за брюки и что-то бормоча про первых петухов, которые должны были вот-вот нагрянуть и принести с собой Поленко.

— Леонид Серафимович, я вас не подведу! Уже бегу, — воскликнул Тихон, до предела выпучив прозрачные голубые глазки и вытянувшись в струну перед полной луной в окне. В этот момент его сходство с нечистой, но не совсем могущественной силой было абсолютным, и провинциальные театры знатного упыренка оторвали бы с руками. Стремглав слетев по лестнице в компании клеенчатой тетради, Тихон лесным оленем мчался к школе. Автобусы еще не ходили, честные люди спали и только несколько неисправимых городских плохишей шатались по улицам в поисках легкой наживы. Безусловно, они предпочли бы нежных пугливых дам в норковых манто и бриллиантах, но час быка и доя них стал роковым. Навстречу криминалу несся неустрашимый Тихон Гаврилович. Статистика ночных ограблений после этого сократилась примерно вдвое, и долго еще в далеких скитах и психбольницах бывшие злодеи вспоминали об улюлюкающем дьяволенке с жезлом Апокалипсиса, он же лобзик, наставившем их на путь истинный одним своим видом.

Добравшись до ограды родимой школы, Тихон слегка отдышался и завертел головой. Признаков жизни в пустом дворе не наблюдалось, только высаженные еще первыми большевиками тополя стучали ветками и скрипели. Трудовик решил не поддаваться меланхолии, навеваемой темным зданием и гулом ветра в кронах деревьев. Смело форсировав невысокий забор из сетки, будущий герой бодрой лошадиной походкой, высоко подкидывая коленки, порысил ко входу — наверняка Леонид Серафимович уже давно ждет его там, изнывая от нетерпения.

Подойдя к двери парадного, Тихон Гаврилович сразу же с облегчением заметил, что она не заперта, и сквозь щель льется вполне себе гостеприимный свет. Скользнув внутрь, трудовик, как человек педантичный и внимательный к деталям, дверь все же затворил — а вдруг война и немцы, надо сохранять бдительность! В предбаннике у раздевалки стоял стол главного школьного борца за мир, охранника Вольдемара Афонькина или "Красномордого", как емко и со вкусом окрестила его Динара Ефимовна. На столе была накрыта на двоих не доигранная партия в домино, умело приправленная недопитой бутылкой водки и усохшими пластинками морковки. Участники банкета отсутствовали, что казалось совершенно нормально для пяти утра. Нетипичным было само украшение стола, оставленное нетронутым. Для торжественной встречи невинных первоклассников оно подходило не очень. Кроме того, Вольдемар не отличался широтой души во всем, что касалось спиртосодержащих жидкостей: водку он бы не забыл ни за что. «Значит, — подумал Тихон Гаврилович, — Леонид его высокомудрейшество Серафимович точно здесь проходил. Истинно святой человек! Наш драгоценный руководитель смог побороть этот гнойный нарост на исстрадавшемся теле российского образования. Так то, Афонькин! Поделом тебе, алкоголик красномордый».

То были отголоски давней войны честолюбий, с год назад развязанной самыми значимыми специалистами школы — трудовиком и сторожем. Стороннему наблюдателю могло бы показаться, что их отношения обречены перейти в крепкую дружбу, настолько оба совпадали в глубоком презрении к коллегам-интеллигентам. И Тихон, и охранник не признавали превосходства умственного труда над физическим, особенно, по выражению Вольдемара, в деле превращения детей в человеков. Им бы сплотиться и изводить белых воротничков сообща, но карты путала внутривидовая агрессия, столь характерная для самцов в прайде африканских львов и коммунальных соседей.

Тихон раздражал Афонькина властью, которую тот имел над средним школьным баллом и накрепко с ним связанным кошельком родителей. Квазимодыш обожал вызвать к себе каких-нибудь солидных отцов семейств и ласково напомнить, что только абсолютная успеваемость по его предмету может обеспечить ихним ребетятам путевку в ПТУ. Папаши бледнели, просили учителя быть построже и не думать, будто эти шалопаи подтянутся до уровня Мастера. В результате, труд на пятерку не знал никто, кроме самого Тихона Гавриловича. Зато все знали, что приглашения в дневнике от этого учителя игнорировать не стоит.

Полномочия Афонькина были куда скромнее. В общем-то, они ограничивались ворчанием на грязную обувь посетителей и подвижные игры в раздевалке. Зато Вольдемар дружил и обменивался опытом со всеми участниками Великого водочного пути, от агрономов пшеничных полей до художников бутылочных этикеток, что делало его постоянной величиной в любых уравнениях на троих. Таким макаром он умел договориться с любым человеком по любому вопросу, что богомолообразному Тихону не грозило. Кустарное производство мебели из телефонной проволоки, затеянное Гаврилычем для обретения аналогичной народной любви, не принесло результатов. Вернее, трудовик уже был близок к заслуженному общественному резонансу, но тут пропажу нескольких километров кабеля в окрестных деревнях вдруг решили повесить на директора мясокомбината. Поделки из редкого материала следствие забрало в качестве улики прямо с задворок Тихоновского дома, а сам Квазимодыш затаился, решив на будущее пользоваться менее элегантным сырьем. В общем, чаши весов колебались, Афонькин и Тихон издалека ненавидели друг друга, но развязка не наступала.