Выход зубной феи - [15]

Теперь, стоя в гулком и пустом школьном предбаннике, Квазимодыш был как никогда уверен в своей безоговорочной победе над этой посредственностью, охранником-алконавтом. Разгадка ребуса, в каком же отделении горбольницы сейчас латают Афонькина после его встречи с директором, занял еще с десяток чудесных минут. Бальзамом излились на истерзанное трудовое сердце мысль о том, что за ненаглядного Леонида Серафимовича беспокоиться не приходится. Педсовет показал, что директор способен запросто сокрушить несогласных словом, а не делом, то есть без уклона в тяжкие статьи Уголовного Кодекса. Значит, обошлось без кровопролитья и милиции. О, это сладкое чувство, когда убираешь давних врагов чужими руками!

Прикинув диспозицию, трудовик решил, что сон про Майами и грамоту "Учитель Года" был таки вещий, и пообещал себе в ближайшее время заняться покупкой парадной одежды для достойной встречи всемирной славы. Не то, чтобы он собирался изменить выстраданному имиджу в виде черного костюма — тройки с вороным галстуком и лаковыми туфлями; по разумению Тихона это торжественно-похоронное обрамление приятно оттеняло больничную белизну его зубной керамики, подчеркивая исключительную стройность и красоту членов. Просто привычный образ стоило бы — не ради себя, а для удобства армии поклонников — слегка разбавить черными очками или вожделенным браслетом часов "Сейко", на которые теперь, безусловно, удастся накопить. Всеблагой Леонид Серафимович уже наверняка это продумал.

Тихон, вертясь и скашивая глаза за спину, внимательно оглядел себя в зеркале у раздевалки. Ревизией, судя по всему, он остался доволен чрезвычайно, и честно говоря, тому был повод. При взгляде на него начитанным и незлобивым людям вспоминалась княжна Марья из "Войны и Мира" в части лучистых очей и отсутствия даже намека на гармонию и красоту во всех остальных отделах Тихоновского организма. Детям и коллегам попроще он виделся каким-то чудесным чахоточным удодом, находящимся в вечном бессмысленном движении и без конца верещащим птичьим голоском с клекотом на обертонах. Голова, венчавшая сушеное тельце в черном футляре костюма, была всегда чуть склонена набок, рот сложен клювиком, и только выражение прозрачных голубых глаз выдавало постоянную заботу, не свойственную пернатым. В этом смысле черные очки пришлись бы весьма кстати.

Тихон Гаврилович любовно разложил на острых коленках клеенчатую тетрадь, где еще оставалась пара чистых листов. Скрупулёзно и со знанием дела расписал под текущей датой всю сервировку последнего банкета Афонькина. Не забыл и обстоятельства, при которых это неслыханное попустительство обнаружились. Парой минут раньше, заглянув под стол, он с ликованием извлек еще две пустые бутылки и морковочный хвостик с необычайно кудрявой зеленью. Такой богатый верх мог быть только у корнеплода, выращенного на опытной делянке Марины Тухтидзе с применением ей одной известной смеси компоста с аспирином.

— Саботаж и расхищение казенного имущества, — отчеканил трудовик, вспоминая директорское прорицание на педсовете. — А я вам, Вольдемар, обещал, что вы не будете работать в этой школе. Оставить пост, побросать свой реквизит и даже не потрудиться оставить объяснительную записку! Работничек, — фыркнул Тихон. Вдруг он вздрогнул, выпучил глаза, а лицом в бледных разводах стал напоминать новомодные столешницы под мрамор из пластика: — Да это же увольнение по статье! — страшная догадка молотом ухнула где-то за сердцем, побоксировала с желудком и дошла до головы, где и растворилась в поисках мозга. Тихон Гаврилович жизнь вне работы отрицал. Афонькин, отчисленный из стана трудящихся за халатность и пьянство на производстве, как бы исключался из окружающей действительности вообще. Его ждали забвение, позор и само собой ежедневные письма от Тихона с подробным напоминанием о пережитом. Мысль беспокойного пролетария уже аллюром унеслась к этому роскошному финалу, когда червь сомнения проделал дыру в картине об изгнанных из рая. Может быть, не уволят?

А вдруг только строгий выговор и прощай, сладкое видение: Вольдемар в лаптях и домотканых обносках стоит под окнами своего бывшего врага и льет голодные слезы, дабы разжалобить справедливое, но непреклоннее сердце Тихона Гавриловича…Нет, нельзя допустить, чтобы приказ об увольнении не нашел своего героя! Надо скорее бежать к Поленко, он уже наверняка заждался и сам жаждет поделиться новостями о нерадивом секьюрити.

Трудовик поспешно захлопнул свой кондуит, аккуратно расправив верхние загнувшиеся от времени кончики страниц, где пестрела маленькая желтая птичка. В сборнике его мудрых заметок о житие всей школы оставался один лист, на котором Тихон собрался черкнуть прославляющую оду Поленко взамен так и не выпиленной по металлу миниатюры. Он даже вывел в верху название и теперь, сосредоточенно высунув синий, как у корейской собаки, язык, заботливо обводил его завитушками и недавно самолично изобретенным руническим узором.

"Всемилостивый и всемогущий" — скромно, но метко и по существу", — решил Тихон, не подозревая, что некоторых пророков в истории человечества уже так называли и последователи до сих пор весьма ревностно следят за плагиатом. Дальше дело застопорилось, родник вдохновения иссяк на первой же рифме.