Выход за ограду - [5]

А иногда еще и шутят с нами: если уж упоминают Верону, так непременно вставляют туда эпизод с неким Тибальдом, учеником великого фехтовальщика. Поневоле спрашиваешь себя: где просто игра, а где - намек на некий смысловой пласт, который авторы не сочли нужным выпячивать и прописывать прямым текстом? Вот, например, с той же Вероной. Помнится, именно там, согласно Шекспиру, была произнесена фраза: "Благородные режутся только остротами"...

Двое (трое?..) стоят в тени и едва заметно улыбаются, наблюдая за нашими гаданьями.

* * *

Словесный выпад.

Усталый вызов.

Кто мертв - тот вышел,

Кто жив - тот выждал...

А хочешь - выше!

Проклятье страхом

не меч, не плаха.

Своя рубаха

могилой пахнет.

"Я... Папа! папа!.."

Безглазый идол,

что ты увидел

во мне? Обиду?

Свою ли битву?

...и небыль - былью!

Страх победивший,

взлечу ли выше?

Я - шпажной сталью,

словами вышит!

...я - мертв.

Я - вышел.

* * *

Переодеванья здесь в чести, равно как и маски; точно так же в этом театре с особым чувством относятся к Востоку с его непривычными для Запада философией и культурой. И постановки частенько делают на грани смешения того и другого, словно вопреки Киплингу, - вспомним хотя бы "Нопэрапон", где переплелись две сюжетные линии: средневековой Японии и современного Харькова, театр Но и вполне узнаваемые писатели-фантасты Украины.

В "Нопэрапоне" же, отнюдь не впервые, прозвучала еще одна очень важная для Олди тема - тема ученичества и мастерства, цены того и другого - и обесценивания оных, если... Вот о "если" Олди и говорили, сперва в упомянутом "Нопэрапоне", потом в "Маге в Законе", так или иначе затрагивали тему подаренного могущества (мастерства) в "Я возьму сам", "Богадельне", "Одиссее, сыне Лаэрта". В очередной раз коснулись и в повести "Бледность не порок, маэстро". "Бледность" ведь, при всей антуражной и композиционной несхожести, сильно перекликается именно с "Нопэрапоном" - только здесь бессильный оправдать надежды мастера и отца герой делает другой выбор. Он, надевший на себя не маску, но шлем, решает пользоваться даром бога Квиринуса и после того, как отомстил убийце отца. И безликая статуя (чем не нопэрапон?!..) не одергивает дерзкого смертного, не сумевшего вовремя остановиться. Уж не потому ли, что надевая шлем, Ахилл всякий раз становился на время Квиринусом, оживлял его?

В цикле "Песни Петера Сьлядека" тема обмена сущностями вообще звучит часто. Тот же Керим Джаммаль, по сути, становится воплощением Стагнаша Абд-аль-Рашида; в "Балладе двойников" Жодем Лангбард и отец Игнатий "меняются" своими характерами, и когда один предается смиренным молитвам, другой чинит зверства, - но и наоборот.

В "Балладе двойников" в декорации западноевропейского Средневековья, если задуматься, вписана философия Востока: взаимодействия двух противоположных начал (инь-ян), суть которого раскрывается именно в существовании обеих составляющих - и гармония достигается благодаря принятию ими своей разности, отличности друг от друга. При этом изначально герои ведут себя именно так, как должны бы, исходя из западноевропейского мировоззрения. Непримиримая борьба (а не взаимодействие) добра со злом, черного с белым здесь оказывается недейственной. Ибо для того, чтобы окончательно победить зло, добро должно умереть само. И наоборот. В таких условиях эта пресловутая борьба обретает абсурдность - все равно, что Мюнхгаузен тянул бы себя за волосы из болота. Масса усилий, возрастающая плотность сопротивления и минимальный объем пользы.

Но опять же, разглагольствовать на темы мудрости и правильного выбора хорошо, сидя в полутемном зрительном зале. А постановщики снова - в который раз! - берут тебя вежливо под ручку и ведут на сцену.

Что выбрал бы в данном случае ты?

Молчишь.

* * *

По вздоху, по мысли, по стону

в тебя проникает судьба.

И будто венец многотонный

падёт на немого раба.

Ты шут в хороводе жутчайшем,

ты выбран, ты выброшен вон.

Качаются медленно чаши.

Ты - мертв, но как будто живой.

Мечтавший о родственном взгляде,

нашедший его наконец,

ты проклят, но - внутренним адом

и лишь - до скончания дней.

И чтоб ты ни сделал, двойник твой,

без радости и без стыда,

ответит плевком на молитву,

молитвой - на страстное "Да!"

Как будто меж вами двоими

неведомые мастера

щит зеркала установили,

возможность отняв выбирать.

Кто первый, кто здесь хороводит?

Ты? он? - много ль разницы в том?!

Судьбы нерожденная двойня,

вы - куклы, вы - выдох и вдох.

И зеркало ты не обманешь.

Себе, что ль, соврать от тоски?..

Но - "делай, что должен"! - и маску

наотмашь ударь, чтоб - в куски!..

По вздоху, по мысли, по стону

из тела уходит судьба.

И вы, разорвав обреченность,

уходите тоже.

...И только

осколки зеркал на гробах.

* * *

Уже возвращаясь в зал, слышишь за спиной легкий перебор лютневых струн - и надеешься, что Петеру Сьлядеку возвращаться к читателю будет легче, чем рыжему Одиссею Лаэртиду - к самому себе.

* * *

В этом театре лечат: словом и делом, превращая одно в другое.

Поэтому не удивляюсь, когда на сцене появляется безымянный доктор и начинает лечить безымянного же персонажа. Под их пальцами текут и принимают новые обличья вещи и люди - какое значение имеет в таком случае набор звуков, давно ставших для нас бессмысленными? Конечно, будь здесь Называла... но Называлы пока нет. По сцене скачут големчики и зверики, скучают у кулис охранники, ограда между зрительным залом и подмостками кажется вполне надежной, - смотрим. Как смотрим по телевизору очередной ужастик, поставленный по роману Стивена Кинга: "Ну, напугай нас! (Мы-то знаем, что всё это не взаправду - пугай, не пугай").