Выборы в Венгрии - [48]

Но нельзя, Клари, ручаюсь тебе: нельзя. Придется удовольствоваться тем, что возможно.

А это уже не мало. Таких похорон еще не видывала страна с тех пор, как в ней мадьяры живут.

Когда ты получишь это письмо, Лайош Кошут будет уже в пути на родину. Под немолчный гул молвы и шелест знамен, в сопровождении депутатов и депутаций, движется, движется он по опустелым, оголенным странам (ибо все цветы он с собою унес), — близится к одетому в траур городу, где нация с великим почетом предаст земле его тело, чтобы тем умножить ее силы.

Но я вот-вот заплачу. Храни тебя господь.

Меньхерг Катанги.

P. S. Как удачно все-таки, что я не снял квартиры. А то нам теперь все стекла повыбили бы от большой любви ко мне.

М. К.

Проделка в Кертвейше

КАТАНГИ ПРОВАЛИЛСЯ

АВТОР ЗНАКОМИТСЯ С "НОВИЧКОМ"

Попробуйте отгадать: когда вновь избранный депутат бывает наверху блаженства?

Когда получает мандат.

Ничего подобного. Получение мандата — вещь мало приятная, потому что надо речь произносить.

Ну, тогда в первый час после получения.

Ничего подобного: в этот час приходят счета и продолжают приходить еще много-много часов подряд.

Придется мне самому объяснить. Наверху блаженства бываешь в поезде по дороге домой, когда на первой остановке хватаешься за газету и жадно пробегаешь глазами столбцы телеграмм: кто переизбран из твоих коллег, кто провалился. В груди — целый хаос противоречивых чувств; но ничто не может всерьез омрачить твоего блаженного состояния. Неприятно, положим, что Икс не прошел; но стоит ли особенно печалиться, если сам переизбран? Еще досаднее, пожалуй, что Игрек проскочил; но в голове тут же мелькает: "Ах, черт, ведь и я тоже!" Пощупаешь карман, где мандат похрустывает, и всякое огорчение проходит. А если он в чемодане, — часто и с нежностью на чемодан поглядываешь. В первый день все радости еще с мандатом связаны, все тянутся за ним, как лодки на буксире.

Читаешь имена друзей и недругов, которыми пестрят телеграммы, — и будто на поле боя трупы опознаешь.

Или, наоборот, в долине Иосафата, — конечно, уже после трубы архангела Гавриила, — смотришь, кто восстал из мертвых. Наслаждение неизъяснимое! Сколько раз я уже испытал его, а все еще и еще попробовать хочется.

Вот и этот раз я тоже все донимал кондуктора:

— Где можно газеты купить?

— В Коложваре, наверное.

— Когда прибудем туда?

— Около полуночи.

— Это поздно. А раньше нельзя? В Шегешваре, например?

— В Тевише, может быть.

— А ну, постарайтесь раздобыть мне сегодняшнюю газету. Хорошие чаевые получите.

Кондуктор и чаевые — братья-близнецы. Вместе они чудеса могут творить (порознь же ни на что не годны, особенно кондуктор). Не знаю уж, как он достал и откуда, только смотрю — вдруг "Пешти хирлап" приносит. Пробегаю первую страницу и прямо в начале — телеграмма из Боронто. Время отправления — 10 часов 25 минут.

"Сегодня здесь единогласно избран Гергей Капуцан, (либ. парт.)".

Я даже вздрогнул. Боронто! Ведь это же округ Меньхерта Катанги! (Надеюсь, и вы не забыли знаменитого члена комиссии по наблюдению за соблюдением.)

А-я-яй, что такое с этим округом, вернее, с Меньхертом Катанги, приключилось? Неужели провалился наш бравый патриот? Невероятно. Что Кларика скажет? И министры? И что теперь с протоколами будет? Неужто в этой стране больше ничего святого нет?

И кто такой этот Гергей Капуцан, новый депутат от Боронто?

Я так громко размышлял вслух в вагоне-ресторане за бутылкой трансильванской "леаньки",[116] что мой визави — дочерна загорелый человечек с оспинами на лице — почел долгом отозваться.

— Чудесная погода, — сказал он, вытирая платком потную красную шею.

— Лето настоящее, — рассеянно ответил я.

— Астрономы говорят, созвездие какое-то землю к себе притянуло. Поэтому и жара такая.

— Гм.

— А я сразу сказал, когда этот холодище в июне завернул: "Не горюй, ребята. Никуда они не денутся, ни лето, ни зима. Свое все равно возьмут".

И он глянул на меня искоса, проверяя, расположен ли я разговаривать. Но я упорно читал газету, никак не откликаясь на его метеорологические наблюдения.

— Вас, сударь, кажется, выборы интересуют, — продолжал он, не отступая от своей цели. — Мы тоже вот послали в парламент этого… Капуцана…

— Капуцана? Значит, вы из Боронто?

— Прямо оттуда.

Тут только я заметил легкий армянский акцент в его речи.

— Да? И какой он из себя, этот Капуцан?

— Какой?.. Обыкновенный армянский человек… Вот хоть вроде меня.

Я посмотрел на него внимательней. Небольшого росточка, лет тридцати пяти, глаза живые, сообразительные. Костюм модничающего провинциального кавалера: все с иголочки и с преувеличенным шиком. В белом атласном галстуке — булавка подковкой, на ней брильянт посверкивает.

— А до этого кем он был?

— И до этого армянин был.

— Нет, я не о том: кто он — адвокат, врач или торговец?

— Он очень порядочный, исключительно порядочный человек, — почти с умилением сказал пассажир. — Адвокат и умница… ба-альшая умница…

И брови у него всползли чуть не до самых волос.

— Говорят, у армянина, кто б он ни был, всегда складной метр из кармана выглядывает.

Собеседник мой от души посмеялся этому замечанию.

— А что вы думаете? И выглядывает! Неплохо сказано, черт побери, честное слово, неплохо. Но Капуцан не такой; он ба-альшую карьеру сделает, наверняка сделает.