Выбор Пути - [27]

— Граждане Советского Союза! Активно боритесь за утверждение социалистического образа жизни, коммунистической морали! Ура!

— Ура!!!

А работают они над самой гуманной задачей, над спасением жизни. Создают кровезаменитель. Сколько человек гибнет из-за того, что вовремя не восполнили кровопотерю! А Шеф и он дадут людям прекрасный заменитель — универсальный и недорогой. В каждой деревне, не говоря уже о городах, будет возможность перелить столько фторана, сколько нужно. Фторан — так называл Мюллер кровезаменитель. Стоило тяжелобольному ввести в вену сто граммов фторана, как тому становилось лучше, двести граммов — он стремительно шёл на поправку, ну, а если литр — то старец молодел, а молодой — крепчал. Только вот иногда случались побочные эффекты. Нужно избавиться от них — и благодарное человечество поставит памятник Шефу. Ну, и Мюллеру найдётся местечко рядом. Чуть пониже.

— Трудящиеся Советского Союза! Крепите дисциплину и порядок, повышайте организованность на производстве! Ура!

— Ура!!!

Последнее письмо, от второго марта пятьдесят третьего, было о том, что Шеф получил задание — срочно приготовить два литра фторана. Наилучшего. Для кого, не сказали. Но добавили, что если всё пойдет хорошо, Шеф вернется в Германию, где для него создадут научный институт.

Что будет, если пойдет нехорошо, не сказали.

Но он, Ганс Мюллер, верит в могущество науки!

— Советские учёные! Вы находитесь на передовой линии борьбы за ускорение научно-технического прогресса! Страна ждёт от вас новых научно-технических разработок высокой эффективности! Ура!

— Ура!!!

Видно, что-то пошло не так. И Ганс Мюллер не успел сжечь блокнот в муфельной печи. Хотя ничего особо интересного в том блокноте я не нашёл.

Или Мюллера срочно вернули в Берлин, на родину?

Все может быть. А мне нужно лучше химию учить. Особенно органическую и биохимию. Тогда бы не гадал, что такое фтораны.

Но про фтораны стоит забыть. По крайней мере, на время.

Наконец, демонстрация завершилась, и мы с трибун цепочкой вернулись под крышу, в тепло и уют.

Нас уже ждали накрытые столы. Ничего сверхъестественного: жареная картошка, пожарские котлеты, селедка с луком, картофельный салат, водка, ликёр. И минералка, да. Это для масс. Руководители же, самые-самые, поздравив нас с великим праздником, удалились в отдельный зал, дабы не смущать и не подавлять.

Из радиолы передавали праздничные репортажи — Октябрь шагает по стране! Улицы в этот день стали шире, чище и ровнее!

Располагались мы широко, свободно, можно было подсесть к кому-нибудь и поговорить о важном, о комсомольском. Ну, или ещё о чём-нибудь.

Ко мне подсел Колюжный, главред «Молодого коммунара»

— Привет, Михаил. Мы думаем собрать материалы по чемпионату Союза, и издать отдельно. А то много запросов идёт в редакцию.

— Хорошее дело.

— Так ты согласен?

— Материалы Антон Кудряшов писал, я только играл.

— Антон говорит, что без тебя он решить не может.

— Я не против.

— Вот и отлично! А ты не хочешь написать поподробнее — вступление, заключение, примечания?

— Можно и написать, — согласился я.

— Тогда ждём! — и Колюжный пошел дальше. У главного редактора дел много.

Председатель областного спорткомитета поздравил со званием гроссмейстера. Вчера Москва утвердила решение. И теперь я, как гроссмейстер и чемпион страны, буду получать стипендию в двести рублей ежемесячно.

Я поблагодарил.

И — потихонечку удалился. Пантера и Лиса знали, что мне нужно уйти, а остальные и внимание не обратили.

На обкомовской стоянке «ЗИМ» выглядел уместно. Я стал прогревать мотор, а сам все возвращался к письмам Ганса Мюллера. Каково это — писать в блокнот без всякой надежды, что Лотта их когда-нибудь прочитает? Кто эта Лотта? Где она?

Так в бесплодных размышлениях я и доехал до школы-интерната номер четыре, иначе Дома Кузьмы. Здесь ещё до революции размещался сиротский приют, построенный купцом-филантропом Кузьмой Петеркиным. Сам из сирот, он пригласил лучших воспитателей, учителей, мастеров, давая сиротам и образование, и ремесло. Наш знаменитый чернозёмский поэт Судаков, между прочим, как раз из Дома Кузьмы. Сейчас здесь тот же детский дом, только если до революции в нём было сорок воспитанников, то теперь — сто сорок. Другое время, другой размах.

Меня встретил Антон и завуч, Сергей Сергеевич. Антон ведёт шахматный кружок для детдомовцев. Разумеется, даром. Безвозмездно. На общественных началах. И уговорил меня выступить перед детьми. Для них это важно.

Но важно ли это для меня?

Прошли в актовый зал. Полный, все сто сорок человек.

Я рассказал о чемпионате, ответил на вопросы — «правда ли, что Таль может гипнотизировать» и им подобные. Были и интересные: если Алехин встретился с Фишером, кто бы победил? Спрашивающий, пацаненок лет двенадцати, произнес фамилию лучшего шахматиста всех времён и народов правильно, Алехин, а не Алёхин, что заслуживало правдивого ответа. Я и ответил: конечно, Фишер. Потому что за эти годы шахматная теория ушла вперёд, и Алехин при выходе из дебюта обязательно оказывался бы в худшей позиции, а уж как умеет дожимать Фишер, многие шахматисты ощутили на себе. Но, если фантазировать дальше, очутись Алехин в пору расцвета своего таланта здесь, в СССР, позанимайся он год-другой с лучшими тренерами, ознакомься с новинками шахматной теории и, что немаловажно, соблюдай он спортивный режим, разработанный нашими учёными, то Фишер был бы повержен. Жаль только, проверить этого нельзя.