Выбор оружия - [88]

Шрифт
Интервал

— Я в него не верю, — мрачно, — здесь это невозможно.

Томас встал и теперь возвышался над пленным.

— Но вам понятно, что я имею в виду, говоря о двух путях: если они не перейдут в крайность, то разве нельзя свести их к одному образу действий? — Томас почти умолял. Все его доводы были последней попыткой убедить пленного не отказываться от соглашения; и при этом он искренне верил, что его слова основаны на принципах, которых он всегда придерживается. Пусть он презирает Фрира, даже ненавидит, но в ходе допроса этот человек узнал его лучше и глубже, чем кто бы то ни было.

— Ну так что же?..

Фрир поднял глаза и, прежде чем ответить, внимательно посмотрел на Томаса. Потом крикнул:

— Все хитрите! Не можете не хитрить,

— А вы? — Томас с презрением отшатнулся. — Вы-то что, разве нет?

— Нет, иначе я б никогда не дал уговорить себя подписать ту бумагу. Мне знакомо, что такое колебание между двумя возможностями, и я знаю, что в тревоге за судьбу высокой цели можно потерять из виду самое эту цель. Но у меня есть одно преимущество перед вами, — он глянул вверх с беглой улыбкой: — я жил и работал среди людей, которые горят таким чистым и ярким огнем, что он никогда не перестает освещать и их цель и единственный путь к достижению ее: для них все сливается воедино. Самой своею жизнью они питают этот пламень; они никогда не стоят в стороне и не любуются в его отблеске собственной тенью.

— И вы можете так говорить, зная, какие средства они пускают в ход?

— Они пускают в ход те же средства, что употребляют против них. Согласитесь, что вам-то не нравится именно цель.

— При чем тут я, вы же сами признали, что цель, за которую они борются, не может быть достигнута их методами.

— Я ошибался. Эта ошибка привела меня к дурацкому поступку и сделала предателем. Мне казалась невыносимой мысль, что самоотверженность и жертвы — все напрасно: товарищей убьют одного за другим, а дело, за которое они борются, погибнет. Но это не так. Борьба за лучшее будущее уже есть цель — нечто законченное, и она не может быть уничтожена. Что бы ни случилось, стрелки часов не повернуть назад к тем временам, когда мои товарищи* поднялись в защиту угнетенного народа. А когда угнетение станет далеким прошлым, их борьбу будут помнить как один из героических эпизодов, приведший к окончательной победе.

Томас рассмеялся, откинув голову.

— Вы что, репетируете речь на суде? Полагаю, что это вас и ждет. Теперь без суда не обойтись. Сомневаюсь только, что вам дадут выступать с речами. На такие дела уходит не более часа.

Фрир пожал плечами.

— И конечно, они воспользуются вашим временным отступничеством. У них есть письменное доказательство, что вы уличены в применении насилия в политических целях. А тот факт, что вы пошли на попятный в истории с соглашением, только показывает, что вы изменяете и нам, как изменили своим друзьям в джунглях.

Он с радостью увидел, что наконец-то удалось пронять пленного.

— Если же вы надеетесь на то, что публичный процесс — вещь обоюдоострая, то советую подумать еще разок. Это не то, что спорить со мной. От атмосферы холода и безличия у вас там сразу мозги заледенеют. А потом, — с нарочитой жестокостью, — потом, когда все увидят, какой вы презренный негодяй, вас запрут до утра, а после бессонной ночи столкнут в трап под виселицей, и вы сломаете себе шею.

Томас теперь расхаживал взад и вперед перед пленным. При этих словах он остановился, и в камере стало совсем тихо. Фрир сидел, уронив голову.

— Вы когда-нибудь думали о том, как будете умирать? — спросил Томас после долгого молчания. — Или только о том, с каким видом вы примете приговор?

— Я думал об этом, — очень спокойно.

— Обо всем, вплоть до голого дощатого помоста? Вот вы тут говорили о славном прыжке в будущее. А как насчет падения в никуда? Вы стоите, веревка трет шею, и слишком поздно вспоминать, что был и иной выход.

Рука Томаса невольно дотронулась до шеи. Он отдернул ее.

— Я много думал об этом. О смерти. — Фрир не поднимал головы и говорил почти сам с собой. — Не очень-то легко о ней думать. Все время ловишь себя на том, что вспоминаешь о ней с чужих слов, а люди, рассказывая, всегда упускают самое главное. И на самом деле думаешь не о смерти, а лишь о том, что ты сейчас о ней думаешь. Но постепенно начинаешь что-то видеть — смутно, краешком мысленного взора. Хочешь рассмотреть поближе… все ускользает. Не существовать! Этого представить себе невозможно, даже приблизительно, так как смерть — отсутствие всяких представлений и — навечно. Воображение может придать ей любую форму, но все они только способ скрыть что-то, чего нет вообще… Впрочем, постепенно вы начинаете постигать ее смысл именно так, косвенно, в отрицании. И вот вам кажется, что вы уже улавливаете, что она такое, но тут всегда повторяется одно и то же: вы вдруг остро чувствуете радость жизни и только так узнаете цену смерти. — Он закрыл глаза. — Да, я думал об этом. Забавно, знаете, из какой-то гордости хочешь умереть достойно, но все происходит так быстро, что никакого значения для тебя не имеет — достойно или нет. А раз так, — он снова пожал плечами, — раз это происходит так быстро, что и значения не имеет, так и толковать не о чем.


Рекомендуем почитать
Белая земля. Повесть

Алексей Николаевич Леонтьев родился в 1927 году в Москве. В годы войны работал в совхозе, учился в авиационном техникуме, затем в авиационном институте. В 1947 году поступил на сценарный факультет ВГИК'а. По окончании института работает сценаристом в кино, на радио и телевидении. По сценариям А. Леонтьева поставлены художественные фильмы «Бессмертная песня» (1958 г.), «Дорога уходит вдаль» (1960 г.) и «713-й просит посадку» (1962 г.).  В основе повести «Белая земля» лежат подлинные события, произошедшие в Арктике во время второй мировой войны. Художник Н.


В плену у белополяков

Эта повесть результат литературной обработки дневников бывших военнопленных А. А. Нуринова и Ульяновского переживших «Ад и Израиль» польских лагерей для военнопленных времен гражданской войны.


Признание в ненависти и любви

Владимир Борисович Карпов (1912–1977) — известный белорусский писатель. Его романы «Немиги кровавые берега», «За годом год», «Весенние ливни», «Сотая молодость» хорошо известны советским читателям, неоднократно издавались на родном языке, на русском и других языках народов СССР, а также в странах народной демократии. Главные темы писателя — борьба белорусских подпольщиков и партизан с гитлеровскими захватчиками и восстановление почти полностью разрушенного фашистами Минска. Белорусским подпольщикам и партизанам посвящена и последняя книга писателя «Признание в ненависти и любви». Рассказывая о судьбах партизан и подпольщиков, вместе с которыми он сражался в годы Великой Отечественной войны, автор показывает их беспримерные подвиги в борьбе за свободу и счастье народа, показывает, как мужали, духовно крепли они в годы тяжелых испытаний.


Героические рассказы

Рассказ о молодых бойцах, не участвовавших в сражениях, второй рассказ о молодом немце, находившимся в плену, третий рассказ о жителях деревни, помогавших провизией солдатам.


Тамбов. Хроника плена. Воспоминания

До сих пор всё, что русский читатель знал о трагедии тысяч эльзасцев, насильственно призванных в немецкую армию во время Второй мировой войны, — это статья Ильи Эренбурга «Голос Эльзаса», опубликованная в «Правде» 10 июня 1943 года. Именно после этой статьи судьба французских военнопленных изменилась в лучшую сторону, а некоторой части из них удалось оказаться во французской Африке, в ряду сражавшихся там с немцами войск генерала де Голля. Но до того — мучительная служба в ненавистном вермахте, отчаянные попытки дезертировать и сдаться в советский плен, долгие месяцы пребывания в лагере под Тамбовом.


С отцами вместе

Ященко Николай Тихонович (1906-1987) - известный забайкальский писатель, талантливый прозаик и публицист. Он родился на станции Хилок в семье рабочего-железнодорожника. В марте 1922 г. вступил в комсомол, работал разносчиком газет, пионерским вожатым, культпропагандистом, секретарем ячейки РКСМ. В 1925 г. он - секретарь губернской детской газеты “Внучата Ильича". Затем трудился в ряде газет Забайкалья и Восточной Сибири. В 1933-1942 годах работал в газете забайкальских железнодорожников “Отпор", где показал себя способным фельетонистом, оперативно откликающимся на злобу дня, высмеивающим косность, бюрократизм, все то, что мешало социалистическому строительству.