Выбор натуры - [42]

Демид, к удивлению Сараева, оказался довольно молчаливым сожителем. Но уж если ему приходило в голову поделиться какими-то своими мыслями и услышать ответное мнение, он спешил с этим, не откладывая. Чтобы задать пустяковый вопрос, ему не лень было пройти через всю квартиру или подняться на крышу. Так однажды он растолкал засыпавшего Сараева и спросил:

– А вы знаете, что ваша соседка Наташа была в секте этих обливанцев?

Сараев даже не сообразил поинтересоваться, откуда Демиду это стало известно. Он ответил, что знает, и рассказал, как весной, когда из-за аварии по всей округе на неделю отключили воду, Наташа каждые три-четыре часа бегала обливаться на Староконный рынок.

– Даже так? – удивился Демид и, помолчав, сказал: – Слабоумие и чистоплотность. Что-то есть в этом редком сочетании возбуждающее. Не находите?..

А Сараев подумал: как он обходится, когда остается один? 

Жена и дочь Демида жили за городом, в Совиньоне. О них он упоминал редко, но однажды, когда разговор коснулся пятилетней дочери, вдруг не на шутку разволновался и в то же время смутился; глаза его засияли, а лицо пошло красными пятнами. Таким Сараев видел его впервые.

Раз теплым пасмурным днем, когда они сидели на крыше, попивая какой-то чудесный портвейн, Сараев по мимолетной ассоциации, которая тут же без следа растворилась в душистом осеннем воздухе, спросил у Демида:  

– А как вы насчет будущей жизни… верите?

– А как же! – бодро, как будто он только и ждал этого вопроса, ответил Демид и откинулся на спинку кресла. – Конечно!

– Я серьезно.

– И я.

– И во что же вы верите?

– Во всё. Как положено. В загробную жизнь. Вы же про неё спрашиваете?

– Верите в рай и ад?

– Разумеется. И в то и в другое. Ну, а как же. Только, я полагаю, там все очень скромно, без аттракционов. Это вообще, может быть, одно и то же. Вот говорят же, что на огонь и текущую воду можно смотреть бесконечно. Никто, правда, почему-то бесконечно не смотрит. А там придется. Представляю себе это примерно так: в одном и том же одни видят бесконечное мучительное повторение, и это ад. А другие – бесконечное, но сладкое разнообразие, и это рай. Всё дело будет только в настройке. Содержание не существенно. Зарядят на всю вечность какую-нибудь игру теней на стене, и будем мы с вами сидеть, вытянув шеи, как те галапагосские ящерицы на восходе солнца. Причем сидеть будем бок о бок, и вы при этом будете находиться в раю, ну а я совсем наоборот. Такое вот кино. Вам должно понравиться. 

– Сомневаюсь. Хотя это и повеселей бани с пауками… – сказал Сараев и, вспомнив пробуждение в комнате Убийволка под электронным панно с водопадом, подумал, что некоторое представление о том, как выглядит ад, он уже, кажется, имеет.

– Конечно повеселее! – согласился Демид. – Это вы точно подметили. Повеселей. Еще бы! Так и времени-то после бани прошло полтораста лет. Фатальное смягчение нравов постоянно вносит свои коррективы. Вполне возможно, что так мы и до каких-нибудь загробных казино доберемся, где одни гребут лопатой, а другие проигрывают и проигрывают… Причем казино опять же одно на всех. Вот в чем я почему-то точно уверен, так это в единстве места. Ну, а о времени говорить не приходится – вечность. И вот поди знай – это наши фантазии век от века смягчают картину мук или же мы постепенно приближаемся в своем понимании к истинному положению дел.

А буквально через день, когда они выпивали в библиотеке, Демид говорил так:

– Тут еще такое дело. Вот представьте. Вот уже рай, да? Не налюбуешься – не надышишься. Такая благодать, такое благолепие, такая всякая жизненная, чувственная и, в том числе, художественная полнота… И вдруг какой-то фальшивый отблеск на водной глади или пятно солнца на дереве – опа! и… И даже не так – а отблеск, показавшийся фальшивым тебе, только тебе. Вот он – раз, зараза! – и выпрыгнул из этого аппарата сравнения, который-то должен быть всегда при тебе, чтобы всё это блаженство оценивать… что-то там в этой коробке (он постукал себя пальцем по лбу) на мгновенье закоротило – и всё! Всё! Всё пошло прахом. Что-то такое там наверняка должно быть. Если, конечно, присмотреться. Я уж не говорю о том, что когда я окажусь в состоянии более чем газообразного существа – это всё живое дышащее пульсирующее должно будет, по логике, вызывать у меня ощущение такое же, как у нас сейчас, дышащих влажных, вызывает какая-нибудь пластмассовая поделка. Если так, то я не согласен, потому что я уже сейчас всё так и вижу, заранее. Только кто меня будет спрашивать… 

– Вы же говорили, что там будет кино…

Некоторое время Демид молча, сосредоточенно смотрел в стакан в своей руке. Наконец, макнув средний палец в вино и стряхнув выловленную соринку на пол, сказал:

– Я рассматриваю разные варианты.

Вообще, эта тема была у Демида одной из любимых, и несколькими днями позже у них случился довольно интересный, хоть и путаный, разговор, который таможенник закончил таким пассажем:

– Человека трудно напугать вечностью. Ну, вечность и вечность. Как бояться бесконечного? Научите сначала, а потом пугайте. Другое дело, как в какой-то притче я читал. Парень согрешил с мамашей и сестрой по пьянке и пришел к какому-то старцу каяться. А тот головешку из костра в землю закопал и говорит: вон там, видишь, за версту отсюда озерцо. Вот ползешь на коленях туда, набираешь там в рот воды, ползешь обратно и поливаешь место сие. И вот таким макаром ползаешь туда-сюда, пока из головешки не вырастет яблоня и ее ветви от тяжести плодов не коснутся земли. Тогда тебе твой грех и простится. Хорошо, да? Аж мурашки по коже!.. Вот такого, я думаю, испугаться можно. Это я понимаю.