Вяземский - [258]

«Великий князь Александр Александрович никогда не отличался светскими наклонностями, — вспоминал граф С.Д. Шереметев. — Придворные дамы двора императрицы Марии Александровны всего менее привлекали его, как и близкий ее кружок. Он определенно не сочувствовал ни Тютчевым, ни Мальцовой, ни Толстой, ни Блудовой. Его калачом не заманишь на придворные вечера, и в то же время он охотно посещал княгиню Веру Федоровну Вяземскую, находя удовольствие в ее беседе… Она с ним шутила, привлекала его живой и блестящей речью, на правах старости позволяла грозить ему иногда своею тростью. И эта трость осталась у него твердо в памяти… В то же время ближе узнал он и князя Петра Андреевича». Наследник начал бывать у Вяземских дома. Например, 15 февраля 1869 года он присутствовал на чтении князем В.П. Мещерским драмы «Десять лет из жизни редактора журнала». «Сочувствие его (цесаревича. — В. Б.) всецело было на стороне князя П.А. Вяземского, сумевшего заинтересовать его своим разговором, своими неисчерпаемыми рассказами и воспоминаниями», — свидетельствовал граф С.Д. Шереметев. И после смерти Вяземского Александр III не раз тепло вспоминал о нем.

Несмотря на придворные обязанности и недавние грустные впечатления, лето 1865 года оказалось очень плодотворным для Вяземского-поэта. Разлука с Мэри Ламсдорф вдохновила его на множество стихов: уже 1 мая, в поезде, где-то между Дармштадтом и Югенхаймом он пишет «Забыть ли мне прогулки наши…», через две недели — «Notturno», еще одно стихотворение под этим названием — 14 июня, 16 июня — «Всегда», 19-го — «Мери-Пери», 27 июля — обращение к императрице «Поздравить ли мне вас?», 4 августа — трогательное и взволнованное «Je me mis à pleurer comme on pleure à vingt ans», 12 августа — «Дача за Петергофом», воспоминание о детских годах Мэри… Через день князь в составе свиты императрицы выехал в Москву и весь сентябрь провел вместе с августейшей четой в подмосковном поместье Ильинском, пять лет назад купленном для Марии Александровны.

Вяземский хорошо помнил Ильинское еще владением Остерманов и Голицыных. Место прекрасное — графом Остерманом-Толстым был выстроен на берегу реки Москвы двухэтажный деревянный дворец и разбит превосходный английский парк с оранжереями, множеством беседок, павильонов и мостиков. Императрица открыла в Ильинском мужское училище… Ильинское сохранило свою элитность по сей день — там ныне находится закрытый дом отдыха — и благодаря этому уцелело в том виде, в каком его знал Вяземский. Сохранились прекрасная аллея вековых лип, ведущая ко дворцу, конюшенный двор, красивейший храм. Сохранился и стоящий на отшибе павильон «Не чуй горе», в котором квартировал князь… Ильинское было описано Вяземским в стихотворении «Подмосковная», посвященном августейшей «звенигородской помещице» и изданном отдельной брошюрой.

Из гостеприимного Ильинского Вяземский иногда выбирался и в Москву, где для него была подготовлена квартира в Большом Кремлевском дворце… В последнее время князь бывал в Первопрестольной почти каждый год, еще в 1858-м написал там добродушные стихотворные «Очерки Москвы», где помянул все московские привычки, обычаи, нелепицы и достоинства, в 1860-м — большое грустное стихотворение «Дом Ивана Ивановича Дмитриева», почтив память одного из главных учителей своих в литературе (столетний юбилей Дмитриева прошел незамеченным)… Москва 60-х уже очень мало напоминала не то что себя «допожарную» — о той Москве давно и помину не было, — а даже Москву 40-х годов. На окраинах стремительно росли фабрики и заводы, в дворянских особняках селились разбогатевшие купцы… Наконец-то освободился от лесов купол храма Христа Спасителя, который Вяземский уж не чаял увидеть достроенным. Канули в небытие манеж на Волхонке и Большой Каменный мост, последние приметы детства. Эта новая Москва начинала напоминать европейский город: «Манчестер ворвался в Царьград»… Князь думал, что родное гнездо становится для него Помпеей, засыпанной пеплом забвения… И все-таки вырвалось признание:

Чуждый блеску, чуждый шуму,

Средь которых я живу,

Часто думаю я думу

Про родимую Москву…

Из старых знакомых Вяземского в Москве оставались Михаил Погодин, Владимир Одоевский, Сергей Соболевский, Борис Святополк-Четевертинский. Но, пожалуй, самым приятным москвичом для Вяземского теперь был Петр Иванович Бартенев, 36-летний эрудит, умница, знаток русской старины. С ним Вяземский познакомился, по-видимому, в октябре 1857 года. Бартенев публиковал статьи о Державине, Жуковском, записывал рассказы людей, видевших Пушкина в его последние дни… С 1863 года он издавал «Русский архив» — историко-литературный сборник, где публиковал «сырые» материалы по истории XVIII—XIX веков. В первых же книжках «Русского архива» им были напечатаны интереснейшие материалы по истории петровской России, бироновщины, записки дипломатов времен Елизаветы Петровны; после — неизвестные письма и стихи Жуковского, «Материалы для полного собрания сочинений и переводов Карамзина», «Деяния и анекдоты императора Павла»… Все это Вяземский читал с удовольствием, искренне восхищаясь неутомимостью трудов ученого. И всякий раз, бывая в Москве, обязательно заходил в Чертковскую библиотеку, которой руководил Бартенев, — под нее в Фуркасовском переулке был выстроен недавно трехэтажный дом. Богатейшее книжное собрание покойного московского предводителя дворянства Андрея Дмитриевича Черткова открылось для публичного посещения в январе 1863 года. Правда, за день в библиотеке бывало всего пять — семь человек.