Вятское кружево - [5]
Далеко отставляя книгу от глаз, дедушка прочитал:
— «Пушкин. Стихотворения последних лет». Последних! Надо же. Исключительно культурные люди.
А Сереже хотелось есть и было грустно, оттого что книга оказалась всего лишь стихотворениями Пушкина, которого учительница Августа Николаевна поминает на каждом уроке.
Он с обидой сказал:
— Я думал, они пианино привезут, а они и не привезли-ии…
— Ох, ты какой шустрый! — рассердился дедушка. — По нашим-то дорогам только с пианинами и кататься! Потом ни одного клавиша не найдешь. Ладно, что сами себя привезли. Правильно?
На что Сережа глотнул и ничего не ответил.
Щука с серебряными рогами
Квартиранты оказались людьми замкнутыми. По утрам они одни ходили купаться на речку, принимали от дедушки парное молоко и молодую картошку, днями сидели дома, и через открытые окна, затененные черемухами, доносились голоса и стук коклюшек.
Дедушка по-прежнему отзывался о них с уважением:
— …Они в четыре руки кружево плетут и такое баское! Одним словом — загляденье. Плетет-то больше Лидия Александровна, а девушка-то подплетает, когда та устанет. Погода им чего-то не нравится.
Действительно, дни были хмуроватые. А вот на Петров день солнце встало изо ржи, играючи и переливаясь, словно заново родилось на свет, и из леса потянуло земляничным жаром.
Дедушка с утра сел шить шапку и с поучением говорил:
— Готовь телегу зимой, а сани летом. Вот я и готовлю. А то старая-то шапка ни на что не походит.
Дело у него не очень ладилось, и дедушка стал ворчать:
— Пока вёдро — сено надо косить, а не с шапкой забавляться. Добрые-то люди так и делают.
Вошла Лидия Александровна, осунувшаяся за эти дни, и о чем-то попросила дедушку. Он тут же позвал внука и спросил:
— Сергей, у тебя нынче никаких срочных делов нету?
— Нет пока.
— Тут вот какое дело, сынок. Они пожелали в лес по ягодку, а одним боязно. Ты бы не пошел провожатым?
— Можно.
И дедушка громко шепнул Лидии Александровне, чтобы услышал и Сережа:
— Он такие места знает. Орел-парень!
Женщина улыбнулась Сереже, а он ответно улыбнулся ей, и она сказала:
— Я догадываюсь.
Она ушла собираться, а дедушка отдавал наказ внуку:
— Ты уж, сынок, расстарайся, а то к ним Вера Кислицина подбирается — сторожиха-то ваша. Я ей в глаза сказал: «Вера Ильинична, ты к ним не крадись! Ты сперва к себе квартирантов пусти, а потом уж их и обхаживай». Ты, Сергей, до упаду их не води, а так, чтобы прошлись. Лесом подышали.
В дорогу взяли берестяные туеса. Мать и дочь надели нарядные косынки, и мальчик повел было их в лес, но дедушка из окна ревниво окликнул его:
— Иди-ка сюда!
— Зачем?
— Сереженька-батюшко! Вдень-ка мне нитку в иголку. А то я два ушка вижу.
Сережа подержал во рту конец нитки, заострил его, вдел в широкое, как оконце, игольное ушко, подал в избу дедушке и спросил:
— Может, еще чего сделать?
Дедушка нагнулся к нему и зашептал:
— Долго-то не ходи, не оставляй меня одного-оо…
Такая резкая сокрытая боль почудилась мальчику в словах старика, что он испугался. А дедушка уже примерял шапку и кряхтел от неудовольствия: великовата! Украдкой оглядываясь на него, на дом свой, мальчик через огород повел спутниц к лесу.
Они шли по заброшенному тракту. Вдоль него росли екатерининские березы, и было им лет по двести, а то и больше. Березы уходили под облака. Некоторые были раскидисты, и под тенью иного дерева могло укрыться стадо коров. Ближе к земле кора на березах была совсем черной, спекшейся от времени, как шлак. Многие деревья по старости были дуплистыми, и все заветные дупла Сережа знал наперечет. А одна стояла совсем полая, и в полости ее могли спрятаться несколько человек. Внизу от нее остался остов из черной коры. Зато наверху береза была снежно-белая. Там, у самого неба, она по-молодому убралась зеленью, и, лоснясь и переливаясь, плакучие ветви ее расточали запах свежего, юного листа!..
Все трое уже прошли ее, но Муза, вспомнив что-то, вернулась, поцеловала черную кору березы, бегом догнала спутников и сказала:
— Она долго будет жить.
После поцелуя девочки Сережа с тихим изумлением засмотрелся на полую березу — на давнюю знакомицу свою, порадовался молодой ее зелени и, словно кто-то небольно подтолкнул его в спину, подбежал к девочке и пожал ей руку.
Теперь они шли по сосновому бору, и смолистый, на ягодах, жар обдавал их и порождал жажду. Голова и кружилась, и яснела, и хотелось без отдыха идти по этому светлому бору, где поверху катится шум, осиянный солнцем. Бор этот возрос на песках, под которыми пряталась каменистая подстилка, а по ней точилась живая вода, оттого соснам жилось здесь вольготно, и иные из них вздымались на такую высоту, куда ни один самый отчаянный мальчишка из деревни Кукушки не пытался подняться. Про этот бор знал Петр Первый и велел отсюда, с Вятки, корабельные сосны брать на строительство российского флота, да так, чтобы не подорвать здоровье заповедного бора. И сейчас деревья на береженых холмах были могучими, как на подбор, и смело шли в небо в медовых натеках смолы. Редкие пчелы и шмели, принимая смолу за мед, садились на золотые наплывы и затихали, пока не убеждались, что это мед, да не тот.
