Вы все же умрете - [4]

— Может, да, а может, и нет. Это зависит от случая. В наши дни несчастные случаи не так уж редки, чтобы люди обратили внимание на пешехода, попавшего под машину. Здесь требуется счастливый шанс. Все это ненадежно, очень ненадежно. Кроме того, здесь нет ничего сентиментального, ничего человеческого. Обычный несчастный случай. Поверьте, это никого не тронет.

— Что же тогда? — вопрос умер на ваших устах.

— Я подумаю. Подумаю. И что-нибудь придумаю, дорогая моя Глэдис. Вы попадете на первые стра­ницы газет. Гарантирую.

Вы мне улыбнулись, и в золотистых звездах ваших глаз я прочел приговор: дурачок, сделай это для меня за все годы, потерянные рядом с тобой, и ты уви­дишь, как я поступлю с тобой. Но вы улыбались, и ваше лицо было воплощенной нежностью и невин­ностью.

Я встал и отправился на прогулку. Последующие дни мы не заговаривали об этом. Они прошли в спо­койной теплой атмосфере общего согласия. Думая сейчас об этих днях, я повторяю, что они были, на­верно, самыми светлыми в нашей жизни и что для нас обоих, Глэдис, было бы лучше, реши я убить вас раньше. Это спасло бы нас от многих тягот жизни. Но это относительное счастье, Глэдис, не пробудило во мне сожаления. Я был теперь уверен, что вы, Глэдис, умрете счастливой в тот день, который выберу я, и это сняло с моей души последние угрызения совести.

Дни шли, Глэдис, и ваши нервы стали сдавать. Я наблюдал за вами, Глэдис, и видел, как улыбающееся лицо превращается в маску, как жесты становятся рез­кими и неуверенными, как вы исподтишка рассматри­ваете меня, облизываете губы, колеблетесь, задать вопрос или нет, затем спохватываетесь. Я видел, что вы почти поумнели за эти дни. И сказал себе, что столкновение мечты с реальностью, медленное прев­ращение мечты в ощутимую реальность могло бы стать спасительным лекарством для многих челове­ческих существ.

Дни шли, Глэдис, и когда ваши нервы были в нужной мере натянуты, я решил действовать в выбранный мною час.

— Я очень внимательно читал газеты все эти дни, — сказал я в тот вечер, — и прежде всего первые страницы, где заголовки взрываются в глазах чита­телей, как бомбы. Там также печатают фотографии знаменитостей.

— Ну и что? — спросили вы. Лицо ваше было глад­ким и невинным, но вы насторожились.

На первом месте стоит политика. Но политика нас не интересует. Не думаю, что вы собираетесь ос­новать партию и защищать права журналов мод. За­тем идут преступления. Быть может, у вас есть шанс, если вы решитесь очистить банк, но я не уверен, что вы это сделаете. А, кроме того, Глэдис, вам придется остаться в стороне от дел на долгие годы. Нет, это не лучшее средство.

— Ну и что? Не заставляйте меня ждать.

Ваше дыхание участилось, ваша жирноватая грудь очаровательно вздымалась и опускалась. Ваши губы приоткрылись.

— Много места отводится несчастным случаям. Крупным авариям, катастрофам, разбивающимся са­молетам, которые отправляют в ад свой груз сарди­нок, или поездам, которые врезаются друг в друга со скрежетом рвущегося металла, или сталкивающимся и взрывающимся машинам. Но все это массовые виды спорта. Ни для вашего имени, ни для вашей ли­чности подходящего несчастного случая нет.

Я замолчал и посмотрел на вас, Глэдис Дюваль. Женщина за тридцать, бедное прошлое и богатое, но короткое будущее, соблазнительная фигура на расс­тоянии в тридцать метров, чарующая улыбка в сига­ретной дымке, золотистые глаза в вечернем полум­раке или во тьме кинозала.

Иллюзии.

Полагаю, Глэдис, многие ничтожества завидовали мне все эти годы. Из-за вас, а не из-за того, чем я за­нимался. Быть может, я бы простил вам, Глэдис, если бы они имели причины завидовать мне, но стоит приблизиться к вам, развеять дымок, разог­нал ь тьму светом ламп, и от вас остается только плод разрушительных лет, нечто неопределенное, изно­шенное, чуть-чуть опустившееся. Вы слишком долго носили свое тело, Глэдис. Я наведу порядок в этом деле.

— Остается самоубийство, — медленно процедил я. — Есть удачные и есть неудачные. В самоубийстве, Глэдис, заложено все — отчаяние, происшествие, драма. И даже надежда, если самоубийство неуда­чно. Надежда, от которой у чувствительного чита­теля на глаза наворачиваются слезы. Надежда, кото­рая высвечивает хрупкость жизни и тяжесть челове­ческой судьбы.

— Вы хотите сказать...

— Я ничего не хочу сказать, Глэдис. Можно орга­низовать исчезновение в виде похищения, но этот трюк использовался уже не раз. Логически остается лишь самоубийство, прекрасное самоубийство с по­мощью газа. Выломанная дверь, лежащая на постели женщина, разбитое окно, запах газа, заострившиеся черты лица, синяки под глазами, письмо с изло­жением вашего отвращения к жизни, фотографы, ци­ничный журналист, пишущий трогательную статью.

— Но я не хочу умирать, — нерешительно сказали вы.

- Разве речь шла о смерти? — я закурил сигарету, улыбаясь своему отражению в темном оконном стек­ле. — Вы знаете, от газа умирают очень долго. Часы и часы в нормальных условиях. А мне понадобится всего несколько минут, чтобы вызвать прессу и по­жарных и спасти вас.

Я читала где-то, — сказали вы, — что это очень спокойная смерть, почти радостная.