Вы все же умрете - [3]

Наконец я сообщил ему, что хотел бы видеть вас в своем фильме, пусть даже в крохотной роли. Я сказал ему, что не ставлю никаких условий, но надеюсь, он пригласит вас на пробу. Он мне радостно ответ ил, что кое-что для вас сделать можно, и я сказал, что согла­шусь с его решением.

Я попросил его позвонить вам и назначить свида­ние, но не упоминать о моем визите, ибо мне хочется преподнести сюрприз.

Он согласился.

— Вот вам на расходы, — закончил я беседу, протя­гивая ему чек. — Но не говорите об этом моей жене. Пусть она считает, что вы сами нашли ее и делаете все за свой счет.

—Разумеется! — радостно воскликнул он.

Мне даже показалось, что он собирается благода­рить меня.

Я был дома, Глэдис, когда он позвонил вам.

Вы сняли трубку, ответили раздраженным голо­сом, но ваш тон тут же изменился, вы побледнели, дыхание участилось, пальцы задрожали, вы нервно скомкали свой платочек из пурпурного шелка.

Через некоторое время вы повесили трубку.

Вы пришли ко мне в кабинет. Я оторвался от гра­нок. Вы рассказали мне все. В голосе звучали вызывающие нотки, ибо я был для вас писателем-неудачником, горе-супругом великой кинозвезды. Я улыбнулся, услышав некоторые из слов, которые употребил в разговоре с режиссером. Очень странно слышать из чужих уст искаженный отблеск произне­сенных тобою фраз.

Я восхитился вашей божественной тупостью, ибо вы так и не подумали, почему позвонили именно вам. Правда, вы ждали этих слов давно, поэтому они, на­верно, вас и не удивили. Вы выглядели счастливой. Я был удовлетворен. Ваше счастье будет длиться до самой вашей смерти.

Я видел, Глэдис, когда крутили ваши пробы. Вы по­явились на экране, вы ходили, вы садились, вы произ­носили какие-то слова, вы улыбались, вы проводили рукой по волосам, вы читали, вы пили, вы звонили по телефону. Это длилось десять минут — вы были чер- но-белой двухмерной карикатурой на самое себя.

Вы были откровенно плохи, но этот режиссер-дурак вначале не хотел соглашаться с очевидностью. Мне потребовалось расставить все точки над «и», де­лая вид, что я вас защищаю. Игра была увлека­тельной. Я решил, что сам бы мог стать неплохим ак­тером. Об этом следует подумать теперь, Глэдис, когда я, наконец, свободен.

Я попросил его сообщить вам о провале с боль­шими предосторожностями. Я описал ему ваше от­чаяние, ваши слезы, состояние ваших нервов, когда вы получите печальную весть. Мне не надо было преувеличивать. Я знал, в каком состоянии вы будете. Наконец мы по обоюдному согласию решили скрыть от вас правду. Я останусь в стороне от всего этого, а если когда-либо моя роль и откроется, я буду челове­ком, который тщетно пытался разделить свой успех с женой.

Он вам позвонит или напишет — я убедил его поз­вонить — и объяснит, что, несмотря на ваш огромный талант, сложная ситуация, в которой находится кине­матографическая индустрия, не позволяет ему брать на роль неизвестную актрису, но он готов пересмот­реть свое решение, если какая-нибудь случайность, Глэдис, прославит вас, и гак далее и тому подобное.

Он так и поступил, он произнес все эти слова по те­лефону совершенно правдиво, ибо был уверен в ве­личии своей души - он походил на губку, которую окунули в ведро с грязной водой и которая капля по капле теряет свое содержимое.

Я был рядом, Глэдис, когда он говорил с вами. Я видел, как поджались и задрожали ваши губы. Но вы были уверены в его искренности, и здесь вы были правы. Вы сказали мне все, вернее, почти все. Вы даже кое-что добавили. Вы сказали мне, что у него лежит готовый контракт, что его можно подписать, если она сделает так, чтобы о ней немного заговорили в газе­тах. Вас волновало, что вы могли бы сделать. Вы вдруг вспомнили, что я писатель, что когда-то у меня было воображение. Вы, Глэдис, сами опустили одну ногу в могилу.

— Быть может, вы могли бы, — сказал я с улыб­кой, — пересечь город обнаженной на велосипеде. Вспомните про леди Годиву.

— Не глупи, Бернар. — Вы опустили ресницы. — Это неприлично.

«Господи, — подумал я, — а насколько приличны ваши крашеные-перекрашеные волосы, слишком ко­роткие и узкие юбки, платок из красного шелка, кро­вавые губы, каблуки, столь же острые, как кинжал, ваши намалеванные веки, ваша манера держать сига­рету».

— Думаю, — сказал я, — что вам надо что-то драма­тическое, что-то, что могло бы помочь журналистам, какую-то печальную историю, сентиментальную, че­ловечную, от которой хочется плакать и стенать.

Вы залезли на диван, Глэдис. Ваши туфли упали на ковер с глухим стуком, ваше гибкое тело, затянутое в зеленое платье, было странным пятном на красной обивке. Вы отбросили волосы назад. Вы улыбнулись мне.

- Да помогите же мне, мой дорогой. Только вы способны сделать это для меня. Придумайте что-нибудь. У вас всегда получаются гениальные истории.

— Спасибо, — скромно ответил я.

— Может, нам развестись? Тогда газеты раздуют нашу историю. Но мы, конечно, разведемся фик­тивно.

— Почему бы и нет. Но не думаю, что газеты ухва­тятся за наш развод. И вряд ли заговорят о нем. Вы еще не настолько знамениты, моя милочка.

— Быть может, несчастный случай, — с дрожью на­мекнули вы. Я знал, что вы мысленно видели кровь, «Скорую помощь», толпу, фотографов и свое изму­ченное обескровленное лицо с божественно иска­женными чертами.