Вы точно доктор? Истории о сложных пациентах, современной медицине и силе юмора - [15]

— Не за что спасибо, леди, — мог бы сказать я, — а теперь валите в свой пряничный домик.

Это могло бы объяснить, почему я всегда был таким невероятным лентяем и решил, что мое призвание — врачебная практика. Носить твидовый костюм, покуривать трубку, выгуливать собаку, сидеть в удобном кресле, слушать, как люди вечно нудят о своем, а еще лениво ковылять по проселочным дорогам, задумчиво поглядывая на овец, — ну не идеальная ли карьера?

Но теперь все не так, потому что у семейных врачей все больше забот, отчасти из-за растущей бюрократии, а отчасти из-за неумолимого научного прогресса, от которого в конечном счете что-то перепадает и нам. Например, пятнадцать лет назад пациентов с фибрилляцией предсердий сажали на дигоксин, и на этом все более или менее заканчивалось. Теперь же им нужен варфарин, к которому прилагается сопутствующее наблюдение.

И с каждым шагом вперед не похоже, чтобы что-то упало с воза, скомпенсировав тяжкий груз новых знаний. Мы по-прежнему лечим детей с инфекциями верхних дыхательных путей, к нам обращаются пациенты с варикозным расширением вен, а факторы риска сердечно-сосудистых заболеваний все еще нужно пересматривать. Рабочая нагрузка постоянно растет.

Я выразил свое разочарование тетушке Мэми.

— C'est la vie[32], ваше величество, — посочувствовала она.

4. Искусство врачевания

Другим медицинским специализациям повезло: там все более предсказуемо, можно говорить о большей научной строгости. На их картах нет белых пятен, а сюжет понятен. В общей практике, напротив, многое неизведанно. Мы стоим на пороге запредельного. Наука ведет нас до каких-то границ, а затем путь лежит в серую зону, где правят интуиция, воображение и чувства. В земли драконов.

Если перейти от душераздирающей трагедии к высокому фарсу, мы отвечаем за своего рода ренессанс медицины. Наше искусство неосязаемо, его невозможно классифицировать. У нас на пороге может появиться кто угодно с чем угодно, и мы должны с этим справиться.

В изучении общей практики книжки и тетрадки — это не единственное, что вам понадобится, а в кабинете врача стоят не только стол и кушетка для осмотра. Это место отдыха, где о вас позаботятся и вас выслушают. Где есть тот, кто так или иначе всегда будет стараться, чтобы вы чувствовали себя лучше.

Остановитесь на минутку возле медицинского центра. Если вы немного прищуритесь и напряжете воображение, то сможете представить его себе в виде средневекового замка, прибежища, где любой найдет защиту от болезней и несчастий. Это символ доброго и спокойного мира.

И мы, со своей стороны, чувствуем собственную пользу и необходимость, независимо от того, насколько скромна наша помощь. Мы стоим между светом и тьмой, и если сегодня выиграть сражение невозможно, то можно сделать хотя бы шаг к победе.

Ни один прием у врача общей практики не обходится без достижения. У нас всегда есть варианты, хотя порой все они запросто оказываются отстойными. То, что кажется скучным, а то и банальным несведущему наблюдателю со стороны, может иметь глубокое значение, меняющее жизнь человека.

Как заметил Патрик Каванах[33]:

И тут призрак Гомера шепнул моему подсознанью:

«„Илиаду“ я создал из местных и мелких склок,

И богам лишь известно, насколько они велики».

До глубины души BMJ, 13 октября 2001 г.

Слышен ли звук падающего дерева в лесу, если рядом никого нет?

Среди прочих у врача есть роль, нигде не закрепленная, — просто быть рядом с пациентом, быть свидетелем. Свидетелем боли, страданий, горя и потерь, моментов радости и отчаяния. Но чаще всего — свидетелем того, как человеческий организм исторгает из себя разные жидкости.

Миссис Кио вошла в кабинет так, что Пелам Гренвилл Вудхаус наверняка назвал бы ее появление пышной процессией.

— Что вы об этом думаете, доктор? — спросила она, приподняв крышку пластикового медицинского контейнера.

Воцарилась тишина — долгая, медитативная и неожиданно приятная. Чудное, безмятежное мгновение, время остановиться и тихонько поразмышлять, сделать паузу в суете несущегося сломя голову мира, чтобы вдохнуть аромат цветка. Пока воздух вокруг нас полнился испарениями, я видел, как за окном крошечные пылинки посверкивают в блуждающем солнечном свете, и слышал, как где-то вдалеке над лугами мурлычет самолетик. В приемной воцарилась благоговейная атмосфера монастырской часовни, и, если бы в тот миг туда вошли Клайв С. Льюис и Дж. Р. Р. Толкин, болтая о морали и подозрительно андрогинных феях, я бы не удивился.

В конце концов, не без некоторого сожаления, я вынырнул из этого состояния.

— Ваши испражнения очень впечатляют, мэм, — медленно произнес я. — Действительно очень выразительно. Полная противоположность прежним, скудным. Просто идеал, настоящий золотой слиток. О, этот незабываемый букет, эти плавные, как у чистокровного скакуна, линии, и цвет — столь же глубокий и таинственный, как морской роман Джозефа Конрада. Если бы они умели говорить, то обладали бы шикарным мелодичным тембром Энтони Хопкинса и рассказали бы нам о пищеварительной системе в превосходном — нет, в совершенном состоянии, которое свидетельствует о рационе, богатом всеми необходимыми элементами, какие только есть на нашей прекрасной земле. Если бы сейчас проходила Олимпиада, можно было бы сразу повесить медаль на эту изящно сужающуюся шейку.