Зато вот третий сектор… Белое, словно речная кувшинка, идеально круглое пятно резко выделялось на серо-черно-красном фоне остальной души. В глубине этого пятна словно кружась в хороводе, сновали многочисленные желтые и зеленые искорки, радуя глаз и как-будто слегка гипнотизируя. Во всяком случае, просто посмотрев на них с минуту, я отчетливо ощутил какой-то прилив сил и оптимизма.
И плевать, что статы порезали, я и так по ним намного круче любого местного жителя!
Реген улетел, зато осталась «малая регенерация»!
«Идеальный иммунитет»… пф! Да я радоваться должен — наконец смогу нормально бухнуть!
«Паучьи пальцы» тоже нахрен! И так по стенкам неплохо лазаю!
«Пируэт»? Перчатка Милосердия! Уж не знаю как ее достали, но квест старика Граора считай засчитан, а следовательно берса тоже должна активироваться!
Вот только стоило отвести взгляд от этой белой красоты, как перед глазами встала зеленоглазая мордаха одной улыбчивой рыжей девчонки…
Есть вещи, которые не исправить. Эту простую истину жизнь долго забивала в меня гвоздями от гробов родных и близких.
Сожми зубы. Вытри сопли. И живи дальше.
Вот только каждый раз ловишь себя на недоуменной мысли, куда же делась из прихожей пара отцовских ботинок?
Почему в стакане раковины только одна зубная щетка?
Почему бабушка не позвонила поздравить с днем рождения?
Где взять букет на восьмое марта Гальке…
Простые вещи. Простые мысли, к которым привыкаешь за долгие годы. Они настолько въедаются в душу, что она попросту отказывается принимать реальность.
А спустя секунду приходит осознание.
Их нет. Их больше нет.
Но пальцы все равно по привычке набирают знакомый с детства номер…
— Живи дальше, Андрей. Гуляй, пей, кури и матерись. Делай что хочешь. Главное… просто живи. Не хорони себя вместе со мной. Обещаешь?
Это были последние слова девушки, лежащей на больничной койке.
И именно поэтому я до сих пор жив. И продолжаю цепляться за эту пустую серую жизнь, глядя как одна за другой обрываются другие…
— Живи, — повторил я, поднимая взгляд к безразличной пустоте. — Просто живи…
На какое-то время позволил меланхолии взять над собой верх.
После чего глубоко вздохнул, мысленно свернул все это тугим комком и загнал в самые глубины разума. А наружу вытащил столь же привычную маску циничного матершинника.
Так жить легче. Намного легче…
— АААААААА! В РОТ ВАМ ЖИРНЫЙ ЧЕРНЫЙ ХРЕН ЗАДНЕПРИВОДНОГО ТОЛЕРАСТА!!!
Уф, полегчало.
— Чего орешь?
— Матом крою мироздание за очередную подставу, — ухмыльнулся я, глянув вниз. — А ты, крошка, кто такая?
— Пленница одного кулона, — фыркнула дамочка и с интересом огляделась. — Первый раз вижу такую запущенную душу. Даже у нежити она и то… — девушка покрутила рукой в воздухе, подбирая слова, — …более насыщенная. И целая.
— Ну уж извини, какая есть, — оскалился я, рывком спускаясь вниз и разглядывая странную гостью.
Чуть ниже меня ростом, лет восемнадцати — двадцати на вид, с пышными, по-мультяшному изумрудными, волосами, уложенными в прическу, напоминающую одуванчик. Такие старые рок-звезды носили еще до моего рождения — когда на башке торчал пышный шар, а сзади спускался длинный прямой хвост по пояса.
Мордашка была открытой, симпатичной и отдавала какой-то детской наивностью. Чуть загорелая, но не до черноты, кожа, по-восточному слегка раскосые глаза насыщенного фиалкового цвета, прямой красивый нос и пухлые, чувственные, но почему-то слегка отливающие зеленью, губки.
Из одежды на ней была только изумрудного цвета короткая тога, которая скорее не прикрывала, а только подчеркивала широкие бедра с обалденной задницей и не менее огромную грудь размера эдак четвертого-пятого, натягивающую ткань словно два воздушных шарика.
И вот на этом ее черты принадлежности к роду человеческому заканчивались.
Руки и ноги девушки почти до самых плеч и бедер покрывала весьма крупная чешуя тускло-зеленого цвета, а вместо ногтей красовались впечатляющие черные когти. Из пышной шевелюры торчала пара острых, загнутых назад рожек, зрачки имели кошачью вытянутую форму, а между приоткрытых соблазнительных губок сверкали набор белоснежных клыков и гибкий фиолетовый язык с раздвоенным кончиком.
— Кажется, я знаю откуда ты вылезла, — прищурился я, припоминая одного дракона и врученный им мне кулон. — Лирой Гарнихард, кажется?
— Да, мой папашка, — кивнула милашка, смерив меня плотоядным взглядом и демонстративно облизнув губки.
— Ебабельна, — кивнул я.
— А не боишься, что откушу? — прищурилась она.
— Ничего, его уже отрезали, — фыркнул я. — И отрывали. Заново отрастет, делов то.
— А я про голову, — скрестила она руки под грудью, демонстративно ее приподняв, отчего тонкая ткань протестующе затрещала.
— Блядь, тогда надо подумать, — действительно призадумался я, взвешивая все «за» и «против». — А если просто полапать?
— Пока только смотреть, — клацнула она зубками, но из глаз не уходил хитрый прищур. — Но все зависит от твоих деяний, человек…
— О-о-о! — протянул я. — Деяний у меня на три героических эпоса хватит!
— Это из-за твоих «геройствований» тут так? — выгнула она бровь.
— Увы, и из-за них тоже, — вздохнул я. — Вот как раз сижу и думаю, как все это дерьмо ровным слоем раскидать по огороду, чтоб быстрее просохло и не воняло… Кстати, Чешуйка, а чего это ты только сейчас вылезла?
