Вверх за тишиной - [48]

Вскочил с места наш председатель колхоза Лексей Иваныч и сказал:

— Не одобряют наш праздник. Понятно? И спорить тут нечего, и надо голосовать.

И мы все проголосовали против праздника, чтобы, значит, его совсем отменить и праздновать теперь День молодежи.

Гости поднялись и пошли. А впереди в желтых ботинках. Шли они сначала друг за другом, след в след, но только грязи нашей не обойти, то есть не то что в ботинках, а никак не обойти. Пока не выпьешь хорошенько, не пройдешь, застрянешь. А тот, главный, в ботинках, все оглядывается, и жалко нам было, как он топал по грязи. А ботинки ведь были совсем новые, желтые.

И мы начали тоже помаленьку расходиться. А в дверях стояла Таисья. Ждала председателя.

— Лексей Иваныч! Лексей Иваныч!

— Чего тебе?

Таисья уперла на председателя глаза, облизала языком губы и молчала.

— Чего тебе? Опять? Ты ступай к председателю сельсовета.

— Лексей Иваныч! Не могу я без справки. Христом Богом молю.

— Ну ладно, приходи в контору, — и, повернувшись к выходившему следом уполномоченному пожарной охраны, тоже депутату, человеку образованному, с рожей красной и лобастому, — пояснил. — Какой год справки баба добивается. Хочет из колхоза бежать. Сын ее, Леонид, прошлый год помер. Ладно, помогу.

— Это который Леонид? — спросил пожарник.

— А тот, что от водки угорел.

— И водка впрок, значит, ему не пошла, — засмеялся пожарник.

— Нет. Отчего же? Он тогда в отпуск приехал из Мурманска, хорошо они с дружками погуляли.

— Лексей Иваныч, — сказал пожарник, — надо бы багры отковать. Я проверял — ни одного ведь нет. А по деревням пожары, пожары. Не ровен час… — И они пошли в кино… И по дороге разговаривали про свои нужные дела.

* * *

Показались звезды, помчались звезды по чистому небу. Мужики шли, как у нас всегда ходят мужики на работу. Топоры сзади, за ремнями. И прежде всего старик поглядел на землю, на небо и перекрестился.

— Ну, с Богом, что ли! Вася, дай-ка мне ту ломинку.

Вася, в прошлом тракторист, маленький, мордастый, протянул деду доску.

— Леня, — позвал дед другого парня, высокого, здоровенного, раньше черного лицом до самой зимы, — пособи Васе. Вы вот что, робята, ямки копайте. Столбы становьте. Берите какие покрепче. Председатель Сергей Иваныч об вас, дураках, позаботился. Четвертый год как гниют ломинки да столбы. А что? Тут это просто — сгнить-то.

Ребята взялись за ржавые лопаты, сваленные здесь же, под маленьким навесом.

— О-о-ох, — кряхтел дед. Звали его Ефим Цицерин, по прозвищу Синица. Дедушка Синица отбирал ломинки какие попрочнее, без гнили.

— Трамбовку надо бы! Трамбовку! — весело крикнул Вася и стал прыгать около столба.

— Что, хорошо? — засмеялся Синица. Косточки-то размять. А-а-а! — и сам ответил. — Как не хорошо? Хорошо. Руки по работе соскучились, прямо беда! Ну-ка, давай примерим.

— Здесь бы, дед, обрезать.

— Ножовки-то, робята, нет.

— Ладно, Синица, давай, пришивай.

— Гвоздики-то ржавы, э-э-э, прогнутся.

— По тебе самы подходящи.

— До петуха, дед, нам не управиться.

— Как управиться? Ясно, не управимся.

— Тяжело…

— О-о… вам-то, молодым, чего?

— Луна, дедушка, вышла. Перекур бы…

— Луна — это наше солнце. Хорошо раздернуло — все видать. Теперь обязательно к утру иней падет.

— Перекур бы!

— Эх вы, работнички… В наше-то время разве так работали! О-о-о! Ладно. Посидим… Ты садись, Лень, на мою могилку, она помягче, травка хорошая… Дурень ты, Ленька, жил бы себе в Мурманске. Нет, видать, не судьба. И чего? Из-за водки себя погубил. Беда. А Васька сгорел спьяну — это еще того плоше.

— А ты, Синица, что ж до ста не дожил? Один годок оставался! Тоже, значит, пропил, старый! Эх-х-х-х-х! О-о-о! Хо-хо-хо-хо! Ха-ха! Хи-хи! Э-эо! О-о-о-о!

Вдруг Леонид встал на четвереньки, пополз и начал головой бодать столб. Васька тут же подскочил и кулаком стал отбивать пришитые ломинки.

Над кладбищем стоял треск.

— Погоди, робята, кажись, петух прокричал, — сказал дедушка.

Прислушались.

— Нет.

— Как нет? Прокричал. Я уж знаю. — И дед встал, вытянулся и по-солдатски скомандовал. — По могилка-ам! Рац-ц-бери-ись!

Леонид завыл:

— О-о-о! Не хочу-у-у! Не хочу-у-у!

— Та-а-щить его! — приказал дед Синица и тихонько добавил. — Вот и кончился наш воскресник. Опять, значит, туда… Поворачивайтесь, робятки. Нехорошо оставаться… нехорошо…

И закомандовал бодро:

— Ать-два лево! Ать-два… Пошли-и! Ать-два… Понесли-и-и! Не хочу-у! У-у-у-у-у!

* * *

Таисия проснулась как от удара. Поглядела на часы. Рано. Подумала: до скота бы еще полежать. А только глаза ее не закрывались. Она села на кровати, заправила по-старушечьи косички вверх под борушку — шапочку черную — и, надев коротайку, пошла на мост.

Голова ее привычно склонилась над ручною мельницей — для пивка солода чуток помолоть. Да ей что? Не впервой сон на работу променивать.

Закричал поросенок Сивка. Таисия встрепыхнулась. Побежала готовить пойло. Да только поросенок замолчал, а Таисия забыла, зачем пошла. И опять вернулась к мельничке. Затрещала мельничка, а в голове: как председатель? Обнадежил ведь, обнадежил. А чего? Конечно, хорошо. И не заметила, что в мельничке-то и зерна нет, а все крутила, крутила, без присыпу крутила.