Вулканы не молчат - [68]

А зеленые и красные сполохи над мысом Кудрявцева, не затухая, перемещались в сторону залива. И вот они уже занялись над открытой водой, напротив лагеря.

Геннадий пошел с ручным фонариком на берег и оттуда стал посылать в море мигающие сигналы. Ракеты погасли и больше не появлялись. Через несколько минут мы услышали приближавшийся рокот шлюпочного мотора.

Мичман, бывший на шлюпке за старшего, не сходя на берег, через мегафон сообщил:

— На сборы — полчаса.

— Не успеем, — сказал Геннадий. — Час как минимум.

— Ждать не могу, — мичман не отрывался от мегафона, хотя шлюпка не корабль, мог бы говорить нормальным голосом. Но с мегафоном получалось официальней и строже. — Приказ командира — тридцать минут.

Мичман был незнакомый. Значит, снимает нас другой корабль, не тот, что доставил сюда. Впрочем, тот бы сразу вышел на лагерь и нас могли бы забрать еще до наступления ночи.

— А почему такая спешка? — спросил Геннадий.

— Мы потратили время на поиск. А еще, — он опустил мегафон и все остальное договорил вполголоса, — в пятнадцать ноль-ноль встретили много китов. Стая торопилась на юг.

— Редкая встреча, — завидуя морякам, сказал Костя. — Сосчитать успели?

— Мы не китобойцы, — мичман опять посуровел. — Когда киты чешут из зоны, хорошего не жди. Подавайте груз!

Я не раз представлял себе расставание с Алаидом, но не думал, что все произойдет так, как произошло: глубокая ночь, торопливое перетаскивание вещей на понтон и невозможность окинуть остров прощальным взглядом. В чугунный мрак, вдруг отгородивший нас от всего, что было, лишь изредка врезался покинутый в одиночестве огонек кухонного костра.

Вулканы не молчат

На бывшей рыбонадзорной станции возле речушки Тратич, прибежавшей к подошве Срединного Камчатского хребта, пишу заключительные строчки. Они трудные. Простившись с Алаидом, я покинул берег, питавший меня впечатлениями и теми немногими мыслями, которые я пытался передать в этой книге.

На Тратиче пурга. Ушибаясь о глухую стенку моего приюта, она в обход, из-за углов, окатывает стекла мерзлой осыпкой. Пурга напоминает мне ночные шквалы Алаида. Взрывные ветры, отягощенные дождем, Охотское море набрасывало именно ночью.

Дорогу на Петропавловск перемело, а мне пора возвращаться. Закончив первый и, как представлялось в начале, неодолимый путь, работу один на один с рукописью, я должен пройти по второму и — увы! — тоже негладкому. Он лежит через лаборатории Института вулканологии и для меня неизбежен. Прежде всего потому, что позволил себе войти в мир чужих знаний и опыта.

Мир этот огромен, и сами его обитатели не рискуют путешествовать по нему в одиночку. В Институте вулканологии вое научные сотрудники — вулканологи. Но ни один из них не станет с одинаковой готовностью толковать все, над чем работают многие десятки людей. И ты не удивляешься, когда тебе говорят: «Об этом лучше спросить у Юрия Петровича Масуренкова… Советую обратиться к Ивану Терентьевичу Кирсанову… Самую достоверную информацию по Безымянному вы получите у Генриетты Евгеньевны Богоявленской…»

Кандидат геолого-минералогических наук Кирилл Никифорович Рудич написал книгу «Каменные факелы Камчатки». В ней популярно изложены сведения почти обо всех вулканах полуострова. Мы дружны с этим немолодым, по-родительски сердечным человеком. Делая для меня дарственную надпись на книге, автор многих научных работ, ответственный за выпуск ежегодного «Бюллетеня вулканологических станций», признался: прежде, чем отослать рукопись в издательство «Наука», он много советовался с коллегами.

Но это заключение я пишу не затем, чтобы исповедаться в авторской добросовестности. Для любого пишущего она — удостоверение личности, которое он обязан предъявлять на каждой странице своей книги.

Еще до завершения рукописи ее главы читали Геннадий Авдейко и Костя Скрипко (Алексей Цюрупа был в поле). В эти годы они много работали — на родных камчатских вулканах, в Крыму и на Кавказе. В составе советской вулканологической делегации, которую возглавлял директор института С. А. Федотов, Геннадий побывал в Токио, на симпозиуме по глубинному строению и вулканологии района, расположенного между континентальной частью советского Дальнего Востока и Тихим океаном. Часто летал на завод, где строилось научно-исследовательское судно «Вулканолог».

Деликатно обойдя все, что касалось литературных возможностей чернорабочего экспедиции, мои рецензенты внесли уточнения в некоторые абзацы, посвященные специальным вопросам. Обработка материалов, полученных на прорыве, была еще незакончена, но сведения общего характера я получил. Конус Олимпийский — так назвали шлаковый конус по случаю того, что его рождение совпало с Мюнхенской олимпиадой — излил на поверхность примерно сорок пять миллионов кубических метров лавы. Пепла, шлака и бомб выброшено гораздо больше — сто с лишним миллионов кубических метров.

Имя конуса — не единственное добавление к прежним обозначениям на карте Алаида. В честь морского буксировщика «Зевс», команда которого сообщила в институт о первых признаках извержения, названа бухта между берегом и лавовым мысом, где, приплывая к прорыву, мы высаживались из лодок. Сам лавовый мыс, увеличивший площадь острова на 0,72 квадратных километра, стал Пограничным.