Вулканы не молчат - [67]

— Ну, что, Порфирич, — на поток? Погодка-то, гляди, — только работать.

Геннадий пробежал глазами по нашим лицам, будто выбирая, кому из нас он мог бы доверить бушевавшие в нем мысли, и наконец заметил, что среди сидевших на кухне не было Цюрупы. Он тут же позвал:

— Алексей!..

Последнюю неделю Цюрупа камеральничал и палатку покидал только по зову кухонного гонга. Выйдя к начальнику экспедиции, он, как и в палатке, держал в одной руке шариковую ручку, в другой — полевой дневник.

— Что тут происходит? — Алексей слегка щурился, как бы пряча глаза от солнца. Но он щурился и в пасмурную погоду.

— Так что же произошло? — переспросил он в обычной для него меланхолической манере.

— Понимаешь, — начал Геннадий, все еще не сумевший взять себя в руки. — Опять ерунда с пароходом.

— Это я слышал.

— Хм, слышал… Ну, и что ты думаешь?

Алексей улыбнулся:

— А стоит ли переживать?

Геннадий нервно засмеялся:

— Ну, ты Алеша, сфинкс. Тебя ничем не убьешь.

— Но я действительно не понимаю, почему надо нервничать. Продуктов достаточно. Без дела не сидим. Чего метаться?..

Геннадий успокаивался не враз. То-то характер: во всем абсолютно хочет доказать свою правоту. Взял вот расстроился и теперь настаивает на том, что повод для расстройства, вопреки мнению Алексея, есть.

Но я его понимал. Алексею было проще: он камеральничал. Геннадий же считал, что камералка не уйдет от него и в институте. А здесь, если работать, так только на живом потоке. Вместо этого ему предлагают сидеть у моря и ждать транспорта.

Позавчера занимались упаковкой образцов. Вчера, прождав до обеда, Геннадий решил сбегать на поток, и мы уже приготовили рюкзаки, но тут кто-то закричал: «Па-ро-хоод!» — и все бросились к берегу.

Он шел со стороны Камчатки — празднично белый, многопалубный пассажирский теплоход. Костя побежал в палатку за ракетницей и прямо оттуда, от палатки, пустил в небо слабо сверкнувшую на ярко-голубом фоне зеленую искру. Теплоход, не сбавляя скорости, скрылся за мысом Кудрявцева.

— Не увидели, — с сожалением констатировал Алексей. — Слишком далеко.

Костя с перезаряженной ракетницей вернулся на берег.

— Сейчас они появятся, — сказал он уверенно. — Они же видели поток, значит, здесь и будут искать.

Я считал, что теплоход идет прямым курсом на Владивосток, но Костя возразил: пароходная линия пролегает к востоку от острова. Он послал Сашу за биноклем, продолжая повторять, что теплоход должен вернуться.

И он вернулся. Но так же, как в первый раз, шел на большой скорости и далеко от берега. Костя приготовился дать вторую ракету, однако Геннадий, следивший за теплоходом в бинокль, поднял руку:

— Стоп, Костя, это — «Туркмения». Наверно, поток туристам показывает.

Других соображений быть не могло. Уже несколько лет «Туркмения» совершает регулярные туристские рейсы на линии Владивосток — Курильские острова — Петропавловск-Камчатский — Владивосток.

Так как день был испорчен, Геннадий поклялся, что завтра он никакого парохода ждать не будет, сбежит на поток.

Понимая, что этот выход может стать последним свиданием с прорывом, где послед стольких дней узнавались «в лицо» многие десятки бомб и лавовых глыб, где была известна чуть ли не каждая трещина на потоке, я пошел вместе со всеми, хотя давал себе слово перед отъездом денек-другой посидеть в лагере и внести в записные книжки то, что по разным причинам не сумел внести раньше.

Новых впечатлений поход не добавил, но он пробудил во мне чувство, какое бывает при расставании с близкими людьми, с которыми — знаешь точно — никогда больше не встретишься. Покидая конус, покидая черное, с рябью воронок плато, я часто оглядывался, будто чувствовал, что кто-то провожает меня печальным взглядом. Хотелось верить, и я почти верил, что печаль исходит от нашего большого и теперь уже безобидного «геологического животного». Оно оставалось в одиночестве. И оно умирало.

Смерть наступила одиннадцатого сентября — через двадцать три дня после нашего отъезда с острова.

Километра за полтора до лагеря нас встретил Саша. Он сказал, что видел несколько ракет, пущенных с той стороны мыса Кудрявцева.

— Когда? — спросил Геннадий.

— Часа в четыре.

Каждый посмотрел на свои часы. Было около девяти.

— И что? Больше не стреляли?

После четырех ракет не было.

В темноте, спускаясь у водопада, мы все одинаково старательно вглядывались в море, ожидая, что вот сейчас за чертой залива появятся ходовые огни судна.

Просидев у кухонного костра до одиннадцати часов и поразмышляв, что могли означать дневные ракеты, мы остановились на двух вариантах: или ракеты не имели к нам отношения, или, не получив ответного сигнала, корабль ушел своим курсом.

В полдвенадцатого, когда были распакованы подготовленные к отъезду спальники, из-за мыса поднялось красное дрожащее облако.

Геннадий помчался к своей палатке.

— Костя — ракету!

Костя явился немедленно, но с выстрелом затянул.

— Чего ты возишься? — Геннадий собрался вырвать у него ракетницу, но Костя натужным голосом, будто был занят тяжелой работой, сказал:

— Ра-кекета не лле-зет. От-тсырела.

— А другую не можешь взять?..

— Другой нету. Последняя.

Ее все-таки загнали в ствол и дали красный сигнал. Первый и последний. Потом узнали, что наша ракета рассыпалась незамеченной.