Вулканы не молчат - [39]

На внутренней стене кратера шумно дымили две небольшие воронки.

— Та, что справа, — Костя вытянул руку и для большей убедительности помахал кистью, — эта вороночка была с маленьким конусом. Во время одной продувочки конус разлетелся.

Оказывается, вулканы могут разветвляться, точно кораллы. На одном конусе вырастает второй, на втором — третий. Не все они долговечны, но некоторые остаются навсегда.

— Теперь пойдем к лавовому озеру.

По кромке кратера Костя повел нас на противоположную сторону конуса. Там, на внешней его стенке, метрами двадцатью ниже вершины были две бокки. Одна над другой. Из нижней совсем недавно изливался поток. При всей своей внушительности он был много слабее главного, выходившего через ворота.

Спустившись к подножью конуса, поток разделился на четыре ветви, одна из которых сползла в такую же взрывную воронку, как та, в которой сопровождаемые Костей Николай и я зарабатывали нимбы для своих теней. Четырехпалый поток был неподвижным. Бокка, из которой он вышел, иссякла и теперь была забита глыбами последних порций лавы. В центре верхней лавовой бокки виднелся провал.

— Где твое озеро? — спросил Геннадий. Костя показал на верхнюю бокку:

— Три дня назад в ней кипела жидкая лава. Иногда побрызгивало. Очень это было красиво.

— Интересно, куда все делось?

Костя высказал предположение, что лаву «подсосала» нижняя бокка. Они, как и те воронки, что мы видели на внутренней стене кратера, находились на одной трещине.

Ну, а как там у нее на дне? Может, лава не до конца вытекла? Издали увидеть этого было нельзя. Решили подойти к ней вплотную. Первым отправился Геннадий. Он надел противогаз, обвязался веревкой. Второй конец веревки держал Якунин — по всем правилам, какие соблюдают альпинисты при подстраховке. Предосторожность — это на тот случай, если над вороночкой окажется опасная концентрация газов. Да и лавой могло плеснуть.

Несколько минут Геннадий разглядывал то, что открылось ему внутри, потом надел рукавицы и взял лежавший на бортике воронки кусок лавы. Он был горячим, и Геннадий, поднимаясь к нам, переваливал его с руки на руку, как схваченный с огня чугунок с картошкой.

— Пусто, — сказал он, вытирая вспотевшее лицо и передавая мне противогаз.

Под резиновой маской дышалось трудно, и возле воронки я пробыл недолго. Она была словно колодец, стены которого залили комковатым цементом. Глубоко на дне оранжево светилась трещина. Со дна поднимался жгучий воздух.

К воротам кратера спустились, не ожидая темноты. Хотелось, пока светло, выбрать удобное место, откуда можно было видеть весь поток — от выхода из жерл до поворота к морю.

Падавшие сверху куски светились и днем. Глыбы, уже поостывшие, были зеленовато-серого цвета. Внизу, где поток выравнивался, медленно продвигаясь в сторону моря, он напоминал свежую, еще не просохшую пахоту. Был он таким же черным и так же, как на вспаханном поле, поперек него лежали полукругом борозды. Борозды — это границы между порциями лавы, которые, двигаясь, поджимают одна другую. На середине потока скорость выше, чем по краям. Оттого и прогибы.

Темнело, и поток словно бы накалялся заново. Не только наверху, но и на стене лавопада и внизу, на «пашне», он стал сплошь красным. С наступлением ночи в нем появились четко различимые оттенки.

Выходя из жерла, лава какое-то незначительное время течет сплошной полурасплавленной массой бледно-желтого, почти белого цвета. Движется она сравнительно быстро, со скоростью хорошего человеческого шага. Соприкосновение с атмосферой меняет ее облик в короткие минуты. Цвет становится оранжевым, а на поверхности появляются темные пятна. Лава остывает. И уже нет текучей массы — она развалилась на глыбы. В трещинах между развалами температура все еще высокая — до тысячи градусов. Но это далеко не то, что было десятью минутами раньше. И цвет в трещинах де тот, он становится густо-красным.

Само продвижение лавы, вопреки ожиданиям, не вызывало грохота. Огромнейшие глыбы скатывались, как-то несолидно побрякивая, словно бы они были деревянными. Неожиданный эффект объясняется тем, что, раскаленные изнутри, глыбы оставались еще вязкими, не успевая обрести хрупкости обычных камней.

Но жерла — с каким мучительным ревом совершали они свою работу.

Гарун Тазиев однажды сказал, что вулканы представляются ему живыми существами. Это животные. «Геологические животные».

Такое представление о действующих, особенно извергающихся вулканах, должно быть, посещает каждого, кто встречался с ними хотя бы раз в жизни. Не может же вот этот клочок планеты, ничтожно крохотный в его картографическом обозначении и такой громоздкий в своей реальности, — не может же он ничего не чувствовать. Вздохи и стоны, потрясающий душу рев — неужели это всего лишь механическое действо?.. Нет, должна здесь присутствовать если не осмысленность, то хоть какая-то целенаправленность. Иначе для чего эта не самая добрая выдумка природы?

Вулканологи утверждают, что земля, вода и воздух созданы стараниями вулканизма. На этот счет наука знает и другие мнения, более отстоявшиеся. Но сейчас хочется без особых рассуждений верить только вулканологам. Хочется думать о том, что сотворение мира не окончено. Оно продолжается и будет продолжаться до тех пор, пока не остынет последний действующий вулкан.