Вулканы не молчат - [33]

Под кухонным тентом мы провели остаток дня. Пока Нина готовила поздний обед, Костя рассказывал о состоянии прорыва.

К нашему приезду взрывная деятельность вулкана закончилась. Он полностью переключился на излияние лавы. На внешней стороне молодого конуса появились две бокки (лавовые жерла). Одна наполнена жидкой лавой. Лава кипит, пускает фонтаны. Из другой бокки вышел небольшой поток — мизерный, если сравнивать его с главным потоком.

Последние сильные взрывы отмечались с двенадцатого по четырнадцатое июля. Выбросило много бомб. Некоторые упали в полутора километрах от конуса.

— Как думаешь, — спросил Геннадий, — сколько он еще продержится?

— Думаю, с месяц. Возможно, полтора.

— Быстро его скрутило. Я рассчитывал, протянет не меньше, чем Такетоми.

Пришел Саша Кречетов из «хозяйства Токарева». Он был наверху — так коротко в лагере говорят о хождении к прорыву. Саша появился неслышно, и если бы не Питкин, бранчливо и с опозданием выскочивший ему навстречу из-под ног Авдейки, никто бы не заметил прибавления к обществу. Худой, высокий юноша держал на голове тучу кудрявых черных волос. Он не был гривастым и дома, наверное, бился над тем, чтобы притушить угольный пламень. На острове, где Саша доживал четвертую неделю, сделать это было невозможно.

Студент Камчатского пединститута, он, пользуясь каникулами, нанялся обслуживать установленную в районе извержения сейсмическую станцию. Обязанность была несложная: менять и проявлять ленточки сейсмографа. По отношению к экспедиции станция имела полную автономию. Другие материалы, собранные на прорыве, будут обрабатываться во многих лабораториях института. Записи сейсмографа предназначались только Лаборатории прогноза и механизма извержений.

На обед Нина сварила полное ведро чего-то густого, состоявшего из гречки, говяжьей тушенки и кусочков привезенной нами свежей баранины. Суп — не суп, гуляш — не гуляш.

Алексей — он выбрал самую большую миску — после пробы сказал:

— Что ж, Нина, поздравляю: супоид отличный.

— Как ты это назвал?

— А что, никогда раньше не слышала?.. Выходит, в тебе заложено природное дарование повара геологической партии.

Маленькая, притомленная большим огнем, Нина жалобно попросила:

— Ой, Алексей, хватит разыгрывать. Скажи, что это такое?

— Супоид есть суп, сваренный как каша.

— И придумал же! А правда, понравилось?

Алексей вежливо улыбнулся.

— Пошутить я люблю, но, — он поднял руки ладонями вперед, — женщин не разыгрываю.

Словам можно было верить или не верить, Нина поверила тому, как он трудился над миской: не жадно, но очень производительно.

— Спасибо, Алеша, — сказала она, успокоенная его похвалой. — Хочешь, я каждый день буду варить только супоид.

— Ради бога, Нина, — запротестовал Алексей, не отрываясь от миски. — Однообразие меню снижает эффективность труда. Давайте хоть через день: сегодня — супоид, завтра супоза. И так далее.

— А это еще что?

— Супоза, — серьезно объяснил Алексей, — это каша, сваренная как суп. — Он протянул пустую миску. — Подбрось, если осталось.

— Ой, да ешь на здоровье! Тут еще полведра этой… или этого…

— Супоида, Нина. Су-поида.

В разговорах и заботах о благоустройстве «общежития» вулкан на время забыли. Ближе к полуночи — в палатке задули свечу, и мы пожелали друг другу на новом месте хороших снов — со стороны прорыва ударила взрывная волна. Это было похоже на раскол грозовых туч, отдающийся дрожью в земле.

Я приподнялся на локтях, прислушиваясь к первому, отчетливо прозвучавшему голосу вулкана. Рядом зашевелился Саня. Я потянулся к нему.

— А говорили не взрывается.

— Вы про вулкан думаете? Это не вулкан. Поток в море обваливается. Глыбы горячие, в воде их сразу разрывает.

«Ладно хоть глыбы еще бухают», — подумал я не без грусти и сразу вспомнил: «Так что мы народу скажем?»

Посрамление Питкина

На кухне загремело ведро, брякнула упавшая на камни крышка. В палатке начальника залаял Питкин.

Саша — он лежал крайним у входа — включил фонарик. Было около двух ночи.

— Кому там не спится? — недовольно спросил из темной глубины палатки Николай. У него болела нога. Засыпал он трудно. Нога успокаивалась в каком-то одном положений, которого Николай не мог запомнить. Всякий раз его приходилось искать заново. Ворочаясь в спальнике, Николай тихо поругивался: «Надо же… Фу-ты черт… Надо же…»

Возня на кухне усилилась. Саша надел сапоги, набросил на плечи штормовку и с погашенным фонариком вышел на улицу. Там он будто растаял: ни шагов, ни других признаков его присутствия я уловить не мог. Питкин тоже помалкивал. Только на лежбище сивучей раздалось недовольное бормотание и хрюканье.

Вдруг снаружи послышался частый топот, сопровождаемый сердитым голосом Кречетова:

— Ух ты воровка несчастная! Да я тебя! Ух!..

Кто-то метнулся вверх по склону — там прошелестели кусты. Несколько раз звякнуло ведро. Саша восстанавливал на кухне порядок.

Вернувшись в палатку, он молча разделся и уже потом, когда влез в спальник и застегнул на нем пуговицы, сказал:

— Опять лисица шарилась. Их тут полно.

— И не боятся?

— Боятся, — иронически протянул Саша. — Такие нахалюги — палкой не отгонишь. Ведро с кашей вчера камнями обложил, сверху два чурбана лежало. Так все равно набок завалила. Еще бы маленько — и опрокинула.