Вулканы над нами - [58]

Кранц поглядел на меня почти что с состраданием.

— Извини меня… Я совсем позабыл о твоей финка. Ты ведь теперь состоятельный человек, Дэвид. Наверное, ждешь не дождешься, когда попадешь в свое поместье. Ничто так не меняет человека, как богатство.

Я был немного задет этим замечанием.

Кранц считает, что я критикую его нелепую авантюру, потому что превратился в тупого буржуа. Я собирался сказать несколько слов в свою защиту, но в эту минуту приметил в толпе знакомый золотой блеск.

— Идет Анета, — сказал я.

— Ага, — сказал он, и оживление покинуло его. Он снова стал уныл и подавлен. — Так имей в виду, Дэвид. Местечко для тебя обеспечено. Поместье никуда не уйдет. А мне хотелось бы иметь рядом человека, на которого можно положиться.

Я лег в постель, но не спад. Я прислушивался к шуршанию машин по асфальтовой мостовой, напоминавшему шорох тяжелого шелка, к отдаленной приглушенной музыке автомобильных гудков. Я размышлял о том, что мне делать дальше; тревожные мысли отгоняли сон.

Прежде всего финка. Она уже почти была у меня в руках; все, что требовалось, это сидеть тихо и не наживать новых врагов. Мне было не до себе от того, что я не испытываю радости при мысли, что снова стану помещиком. Пять лет я лелеял мечту вернуться к беспечальной жизни состоятельного человека. Вот я получу назад свою финка, потом женюсь, заведу себе одну из этих образцовых латиноамериканских жен, в которых никогда нет недостатка для желающего остепенишься помещика. Под оболочкой хрупкой женственности они таят волю и характер, им не хватает широты интересов, зато они знают, чего хотят от жизни, и уверенно думают о завтрашнем дне. Такая жена-внесет спокойствие и порядок в мою жизнь, я буду гордиться ею перед своими друзьями. С ней я позабуду о мучительном счастье с Гретой, о кратких минутах блаженства, об оскорбленном чувстве, о фатальных расставаниях. Представить себе Грету в роли помещицы я никак не мог.

Но женитьба на другой женщине нисколько не привлекала меня, как не манила и жизнь, которая меня ждала, — неторопливое накапливание богатства, борьба за влияние в своем кругу, некрупные победы на этом пути.

Следующие два дня я продолжал хлопоты по своему делу, но не сдвинул его ни на шаг.

Я не сумел пробиться ни к одному из секретарей президента. Между тем время шло. Докладные записки в этом жарком климате, как и все прочее, быстро теряют свежесть.

Я вспомнил, что дон Артуро когда-то занимался общественными делами, хотя не мог вспомнить, какими именно, и решил зайти, к нему. Когда я принялся расспрашивать старика о его благотворительных начинаниях, он был обрадован.

— Ну, конечно, мой мальчик. Я основал здесь лигу «Поможем нашим безгласным друзьям». — Он задумался, как видно предаваясь грустным воспоминаниям. — Не стану утверждать, что мы добились существенного — как это говорится — сдвига. Они чертовски жестоки к животным; так было — так осталось. Но помню, я вовлек в лигу множество людей. Много лет тому назад. Все они теперь… — Под внезапным напором печальных воспоминаний старик незаметно заговорил по-испански… — es que se murieron casi todos, — потом, вздрогнув, пришел в себя и попытался перевести обнаженно прямую испанскую фразу на корректный английский язык. — Видишь ли, все они ушли — как это говорится — в мир иной.

Тощий кот, бродивший между ножек стульев, как по бамбуковой роще прислонился к моей щиколотке и опрыскал ее пахучей жидкостью.

Я попытался завязать разговор об индейцах, но увидел, что дона Артуро не занимает эта тема.

— Видишь ли, мой мальчик, я никогда ими не интересовался. Привык к тому, что они бродят по городу. То тут, то там, знаешь, вроде нищих. Они и есть нищие. Дай-ка я налью тебе еще чашку чая.

Было ясно, что индейцы не могут рассчитывать даже на те скромные крупицы жалости, которые дон Артуро уделял «нашим безгласным друзьям».

Об Эрнандесе я вспомнил как о последнем прибежище. Каждый раз, как я подумывал о том, чтобы передать дело в руки прессы, меня охватывали сомнения. Допустим, что мне удастся придать делу скандальную гласность. Это, конечно, повредит Элиоту, но почти наверняка закроет и для меня всякую возможность продвижения и успеха в Гватемале. Не исключено также, что военные власти привлекут меня к ответственности за разглашение секретных сведений. Я сопротивлялся призывам совести несколько часов, после чего отправился в редакцию «Нотисиас», где меня встретил Эрнандес.

Эрнандес показался мне славным малым.

Подумав, я решил, что он мне всегда нравился.

Открытый, прямой характер. Чистая душа. Не знаю, найдешь ли еще такого человека во всей Гватемале. По здешнему обычаю, мы обнялись.

Было видно, что Эрнандес искренне рад снова увидеться со мной, наверное, не меньше, чем я с ним.

— Ну как дела, amigo?[13] — спросил я, похлопывая его по спине.

— Как дела? Не знаю, что вам сказать, — он кивнул на табличку на стеклянной двери. — Вот видите, они назначили меня заместителем редактора. Теперь я торчу здесь допоздна. Никакой личной жизни.

— А как же кино? — спросил я.

— Уже неделя, как не был в кино. А у нас здесь открыли круговую панораму.