Вулканы над нами - [50]
Чиламы вышли на тропу и двигались гуськом по направлению к нам; их белая одежда светилась в сумерках. С винтовками за спиной они шли один за другим своей быстрой упругой индейской рысцой. Сначала я не заметил Кальмо, потом увидел, как он обгоняет индейцев, чтобы стать во главе колонны. Сомнения не было, задуманная нами операция провалилась. До темноты оставалось еще полчаса, а пока что противник мог вести прицельный огонь с не меньшим успехом, чем в полдень. Но что могло случиться? Кальмо никогда не нарушил бы самовольно приказ. «Я приведу их, когда станет темно», — сказал он мне. И вот он ведет их сейчас, подставляя под пули виджилянтов.
Противнику не приходилось бить наугад по движущейся цели. Нет, каждый человек был отчетливо виден с головы и до пят. Можно было точно рассчитать, где у него бьется сердце под ребрами и где, повыше бровей, расположено вещество головного мозга. А если вы были неискусным стрелком, или нервы у вас начали сдавать из-за неумеренного потребления алкоголя, или вас все еще беспокоил суеверный слух о заколдованных рубахах, что ж, вы могли тогда целить в легко находимый и легко уязвимый центр человеческого тела — в живот. Я только успел скомандовать «к бою», как послышался вопль первой мартышки, словно негромкое пение ребенка на одной ноте, постепенно нарастающее; начинает всегда одна, за ней подхватывают остальные. В ту же минуту чиламы перешли на бег, и виджилянты открыли по ним огонь.
Так тихим летним днем налетает шквал: только что он сгибал вершины деревьев в дальней чаще, но вот он уже прижимает к земле рожь на поле, где вы стоите. Чиламы бежали неторопливо, на индейский манер, как будто их стреножили, когда шквал разом обрушился на них и разметал, словно соломенные чучела.
Нам были ясно видны вспышки винтовочных выстрелов из покрытых вечерней тенью джунглей, и я приказал вести беглый огонь по каждой вспышке. Я упер в плечо приклад своего маузера, стараясь не думать о том, что сотворил выскочивший затвор с Моралесом, засек очередную вспышку в джунглях, подождал, пока она повторится, подсчитал расстояние от выходного отверстия винтоеки моего противника до самого стрелка и нажал на спусковой крючок. Выстрел отдался у меня в зубах и в шейных позвонках.
Я повернул затвор и выстрелил снова. После пятого выстрела вспышки прекратились. Гром моего маузера воодушевил меня. Я дрожал от волнения, но был доволен. Я вынул пустую обойму и вставил новую; рука у меня была в крови; при отдаче скоба спускового крючка разбила мне большой палец. Наверху появились несколько фигур; они вырисовывались в небе, как человечки-мишени в ярмарочном тире. Я с наслаждением выпустил по ним две обоймы, и они убрались прочь. Я отложил маузер и стал глядеть на тропу. Чиламы все еще были здесь.
Они спускались к ручью, унося раненых. При полной путанице мыслей, владевших мною в эту минуту, я все же удивился, что индейцы помогают друг другу. До сих пор я разделял убеждение многих белых, что они стоически относятся к собственной участи и совершенно безучастны к судьбе других. Быть может, в бою они ведут себя иначе.
От этой кучки смешавшихся, боровшихся за жизнь людей отделилась низкорослая малоприметная фигура. То был Кальмо. Умерив шаг, он неспешно направился к нам, не оглядываясь ни направо, ни налево, с бравадой, от которой мне стало не по себе. На каждую вспышку в джунглях мы отвечали немедля дружным огнем. Кальмо оставалось пройти не более тридцати шагов. Я ясно различал его лицо, на котором застыло выражение неестественного спокойствия, и моя досада на его глупое упрямство сменилась яростью. Я закричал ему, чтобы он бросил свои фокусы и ускорил шаг. Мне не всегда даются испанские крепкие выражения, без которых не обойтись в такой час, и, как мне показалось, Кальмо улыбнулся. Потом он словно заколебался, идти ли ему дальше, поднял ногу выше, чем надобно, как будто хотел шагнуть на невидимую нам ступеньку, потом опустил ее. Он был так близко, что я видел, как вдруг изменилось выражение его лица. Эта прогулка больше не веселила его. Он поднял другую ногу, но снова опустил. Он топтался на месте, увязая в невидимых зыбучих песках.
Он поглядел на свои ноги, не понимая, почему они вдруг отказались ему служить. Потом повалился на бок. Мы подбежали, чтобы помочь ему, но пуля угодила Кальмо прямо в сердце.
Он, должно быть, умер сразу, когда пуля пронзила его, но по духу он походил более на бойцового петуха, чем на человека.
Сколько я ни старался, я не мог понять, как случилось, что наш план спасения индейцев окончился такой ужасной катастрофой.
— Разгадка этой тайны самая простая, — сказал Гельмут Стерн. — Для индейцев день кончается вместе с заходом солнца. Ночные часы не идут в счет. Индейцы вышли на тропу потому, что до конца счастливого дня оставалось всего несколько минут. Они, наверное, отказались повиноваться вашему сержанту.
Куда вы дели раненых?
— Положили в больницу.
— Считайте их мертвыми. Только шаманы могут вылечить индейца-чилама. Паровая баня, заговоры, агуардьенте. Класть их в больницу бесполезно. Сколько было убитых, вы сказали?
