Вторжение - [7]

Прозвенел первый трамвай. Я решил, что пора выбираться из кладовки. Но тут кто-то прошел в уборную, и пришлось подождать, потому что лестница с чердака проходит как раз мимо уборной. В этот короткий промежуток времени меня свалила усталость. Потеряв над собой власть, я заснул.

V

Я проснулся от стука в крышку люка, через который проникали в кладовку. По пробивавшемуся откуда-то свету я понял, что уже рассвело.

— Скорее, скорее! — торопил чей-то голос.

Я утер выступившую на губах слюну и открыл крышку. Передо мной стояла девушка.

— Я за вами, — сказала она и присела рядом. — Верно, проголодались? — Она протянула мне кусок хлеба с маслом.

— Который час?

— Уже за полдень.

— Вот проклятие! — Я вскочил, она с легкой улыбкой остановила меня.

— К С? Опоздали!

— Что они со мной делают?

— Таковы человеческие отношения. Древний грех.

— Воры!

— Мне вас жаль.

— Сумасшедшие!

— Кто? Они? Своеобразные люди, но сумасшедшими их вряд ли назовешь. Разве что мать. Та-то ненормальная. Твердит одно: гадость, гадость! Воображение у нее, видно, гадкое. Она забыла все другие слова. И всегда повторяет что говорит отец.

Я был удивлен.

— Ты мне сочувствуешь?

— Да, я тебя люблю.

Я сходу решил изменить первый пункт намеченной программы. Взять в союзники Кикуко и тем подорвать вражеский лагерь изнутри!

— Ты мне поможешь?

— Конечно, я за этим пришла.

— Мне надо найти какой-то выход, ты с этим согласна?

— Да, надо поскорее ускользать.

— Ускользать… Ты права. Ускользать. Нельзя дальше жить с подавленным рассудком.

— Любовь! Дело не в рассудке, в любви. Лишь сила любви дает нам жизнь.

— Согласен, согласен. Но там, где нет разума, нет и любви.

— Ты ошибаешься. Наоборот, именно в любви находит свое завершение разум.

— Да, пожалуй, — с готовностью согласился я. — В общем, наши взгляды совпадают. Отныне мы должны во всем помогать друг другу. С первого раза я почувствовал, что ты в этой семье особенная. Поэтическая натура. Ты и красива, как ангел. Будь ты независима от этой семьи, я бы, пожалуй, тебя полюбил.

— В демократическом обществе каждая личность независима.

— Тогда давай подумаем, как нам вышвырнуть эту компанию.

— Вышвырнуть? Убежим мы с тобой.

— Ну зачем же? Получится что мы уступили. Их надо выгнать, ведь комната-то все-таки моя. Куда ни беги, везде жилищный кризис. Куда денешься!

— Я говорю в другом смысле. Бегство — это проблема духа. Бегство на пути любви, которая одна дает нам силу вынести все.

— Как тебя понимать? Выходит, ты все одобряешь?

— Не одобряю. Но изменить ничего нельзя. Каждому свое.

— Ах так? — Я встал, смахнул паутину с лица. — Все-таки на поверку ты мне враг. Может, ты вообще шпионка, а я-то доверился?

— Так я и знала, что ты это скажешь. — Аромат ее волос коснулся моего лица. — Сколько раз я любила таких, как ты, но ни разу не встретила взаимности.

Голос Кикуко звучал меланхолично. Чувствовалось, что она говорит правду. Это меня тронуло. И все же я не мог довериться своему впечатлению. «Сколько раз…» — невольно повторил я. Внезапно смысл этих слов дошел до моего сознания, и мне стало жутко. Я должен был уточнить.

— Значит, уже много таких, как я, попадало в лапы твоего семейства?

Девушка потупилась и кивнула. Я спросил:

— А что было с ними потом?

Девушка протянула мне белые руки, похожие на рыб, плывущих в тени утесов. Ее голос, окрашенный грустью, стал еще нежнее.

— Утомленные, они все уходили на покой.

— Другими словами, умирали?

Волшебство чердака вдруг обволокло мое сознание. Я привлек девушку и приник к ней в поцелуе. Между нашими лицами потекли чьи-то слезы.

VI

В тот вечер пришельцы заставили меня забить люк возле уборной, а в потолке моей комнаты над шкафов проделать выходное отверстие. Теперь на чердак можно было попасть только через комнату. Таким образом, я был поставлен под неусыпный контроль.

Тянулись позорные дни. Я был рабом. Любой мой выход во внешний мир осуществлялся под надзором младших детей, хулиганов, каких свет не видывал. Дорогой они по очереди куда-то исчезали и возвращались с жевательной резинкой или конфетой, с часами или ожерельем. Иногда они тащили и что-нибудь вовсе для них бесполезное: отвертку, противозачаточные пилюли. Иногда они угощали меня своими объедками. Будучи хронически голодным, я все брал и съедал.

С. при встречах в конторе теперь не здоровалась со мной. Мои попытки объясниться ни к чему не привели. Спустя недели две она уволилась со службы. А ведь я по-прежнему любил ее.

Дома меня никогда не оставляли без присмотра. Ненормальная мадам, кажется, вовсе не покидала комнаты. Первое время она иногда как будто заигрывала со мной (как видно, ей было все равно, с кем это делать, потому что временами она кокетничала даже с кем-то невидимым). Уразумев, что я не реагирую на ее заигрывания, она начала проявлять явную враждебность ко мне.

Девица по-прежнему выказывала мне расположение. Но у нас было лишь одно тайное свидание, так как видеться наедине нам было негде. Что касается остальных членов этого семейства, то поручаю их вашему воображению.

Почему я не бежал? Бежать не в духовном смысле, как предлагала Кикуко, а в реальном? Я все еще на что-то надеялся, во мне еще теплилась воля к борьбе. Я ждал случая.