Второй сын - [47]

– Это ненадолго. Лучше бы я этого не делала.

Он склонил голову набок, вопросительно поднял бровь.

– Я ему снова понадоблюсь.

Он печально кивнул, соглашаясь:

– Т-ты нужный ч-человек.

– Я привлекла к себе внимание. В этом нет ничего хорошего.

– Н-не ст-тану г-говорить, что это н-не т-так. – Щека распухла так, что улыбка у него вышла совсем однобокой.

– Ты умен, мальчик из храма. И твое заикание не может этого скрыть.

– Т-твой рост, Л-Лиис из Л-Лиока, т-тоже не мож-жет скрыть, что т-ты мог-гущественна.

– Может… если ты попробуешь петь, слова перестанут липнуть к твоему языку, – предположила она.

Байр рассмеялся и помотал головой. Коснувшись рукой горла и приподняв одну бровь, он издал странный хриплый клекот.

– Я не говорила, что пение должно быть красивым, – улыбнулась она.

Он снова помотал головой и развернулся, собираясь уйти.

– Мать всегда пела над моими ранами, – сказала Гисла. – Это… может помочь.

Он вновь повернулся к ней и, помедлив, нерешительно кивнул:

– Хор-рошо. П-пой.

Она подошла к нему и накрыла его щеку правой ладонью.

Плачь, плачь, дитя, плачь,

Пусть боль уйдет прочь из глаз.

Пусть слезы гонят ее прочь,

Плачь, пока не затянутся раны.

Ее песня словно руна, подумал он. Его внутренний голос не заикался. Она постаралась не отвлекаться на эту мысль и продолжала петь.

Я буду петь, пока боль не пройдет,

Пока ты снова не будешь здоров.

Глаза у Байра тут же наполнились слезами – так же бывало и с ней всякий раз, когда мать пела эту песню. Он рванулся прочь, смутившись своих слез, но она бросила на него хмурый взгляд.

– Так быстро не сработает, – сказала она. – Вернись.

– М-мне уж-же легче, – признался он. Щека и правда выглядела гораздо лучше. – У т-тебя к-кровь рун, – прибавил он.

– Дело не во мне, – возразила она. – В тебе. В твоих слезах. Это у тебя кровь рун. – Она не знала, правда ли это, и все же он позволил ей снова накрыть ладонью его щеку, снова спеть ту же песню.

Мысли Байра были так же добры, как мысли Элейн. Он был благодарен за то, что ему не придется скрывать лицо от Альбы с Дагмаром, что они не увидят оставленную королем отметину. Еще ему хотелось расспросить Лиис о ее матери, но, не умея говорить, как все, он хранил блаженное молчание. Она решила, что его заикание – одна из самых чудесных его черт. Благодаря этому он прекрасно умел хранить секреты.

Гисла в третий раз пропела свою песню, пропела нежно и скоро, так что слезы скатились у него по щекам и закапали с подбородка, унося с собой и отек, и черноту.

– Ну вот, – сказала она, опуская ладонь. – Против болезней или серьезных ран эта песня бессильна… но от мелких бед спасает. В следующий раз… можешь сам спеть эту песню. – Она надеялась, что следующего раза не будет, но боялась, что король всегда с ним так обращается.

– Сп-пасиб-бо.

– Ты никому не расскажешь? – спросила она, хотя и понимала, что он будет молчать.

Он помотал головой.

– Хорошо. Мастер Айво может решить, что я должна стать хранителем… но мне хочется сохранить волосы.

Он рассмеялся.

– Он боится тебя. Король… боится тебя, – сказала она.

Она не стала говорить, откуда узнала об этом, но Байр кивнул, словно и раньше об этом знал, и нырнул в туннель. Стена со скрипом повернулась у него за спиной.

* * *

Он тебя не тронул?

Поведав Хёду о том, как ночью пела для короля, она услышала в его голосе отчетливый страх.

– Нет. Он меня не тронул. Он ударил Байра. Но Байр не оставил меня с ним.

Когда Байр покинул святилище, она не вернулась в спальню. До рассвета оставалось совсем недолго. Петух уже пропел. Она прошла через сад и вышла за ворота в дальнем его конце, ободренная внезапно обретенной свободой и рассветным небом цвета лаванды.

Хёд уже не спал, она в этом почти не сомневалась. Коснувшись пальцем колючки на кусте терновника, она смотрела, как на коже набухает капелька крови. А потом она принялась обводить руну и звать его, напевая колыбельную, с которой началась эта ночь.

Почему Байр ему не ответил? Он убивал людей голыми руками. Он мог бы себя защитить.

Хёд говорил так, словно сам хотел убить Банрууда. Но он сам слишком хорошо знал ответ на этот вопрос.

– Он король, – сказала Гисла. – А Байр не хочет себя защищать.

Он хочет защищать всех остальных.

– Да. – Почувствовав, что вот-вот заплачет, она сморгнула слезы. Слезы не помогут ей снова стать целой, не исправят всех бед Сейлока. – Разве есть что‐то более могущественное, Хёд?

Более могущественное, чем что, Гисла?

– Чем страдания? Они одолели даже короля… а ведь он причинил столько боли.

Что ты видела, пока пела ему?

– Я видела Дездемону.

Дездемону?

– Мать Байра.

Покажи ее мне, прошу.

Она принялась тихо напевать колыбельную, только мелодию, без слов, так же, как для короля, и сосредоточилась на мерцавшем образе, который увидела у него в голове. На черноволосой красавице с мечом в руке, в утробе которой рос ребенок. Но потом выпустила образ на волю и вся отдалась во власть старой песни Сонгров и рассветного неба над головой. Она слишком устала от демонов, мучивших короля.

Я вижу самое прекрасное небо, прошептал Хёд.

– Ты видишь мое небо?

Да, выдохнул он. Какого оно цвета?

– Здесь много цветов.