Второй сын - [112]

– У тебя на стене зеркало, – сказала она.

– Я так и думал, – прошептал он. – Но с ним что‐то не так. Когда я смотрюсь в него, то совсем ничего не вижу.

Он принялся распускать ей волосы, а она смотрела на него, ощущая, как с каждым его движением согревается ее кровь. Он провел пальцами по ее косам, расплетая их, накрывая ими ее плечи, а она ослабила шнурки у себя на груди.

Не было ни вопросов, ни предосторожностей, ни колебаний. Он ни о чем не просил, она его не наставляла. Теперь он нетерпеливо ласкал ее, и она не уклонялась, не сторонилась и не смеялась, когда он смял рукой ее юбки и потянул платье вверх, чтобы снять. Она помогла ему, распустив свой корсет, развязав тканевый пояс.

Ее исподнее задержало его всего на миг, но он скоро расправился с ним, и теперь она стояла перед зеркалом обнаженная, дрожа в предвкушении, а прохладный ночной ветерок едва качал плотно закрытые ставни.

– Я хочу видеть тебя, – сказал он.

Она поднесла его руку к своему сердцу, коснулась пальцами тыльной стороны его ладони.

– У меня нет песни, чтобы описать тебе мое тело, – сказала она, – чтобы показать тебе мое лицо. Но если, пока я пою, ты будешь смотреть в зеркало, то, быть может, увидишь нас так же, как когда‐то увидел мое небо.

– Фиолетовое, – выдохнул он, вспоминая.

– Да.

Он поднял лицо и замер в ожидании.

– Я Гисла… я… мала, – пропела она, вживаясь в песню. – Я лето… не зима.

Он улыбнулся. Напряженные черты его лица, его пустые глаза озарились сиянием этой улыбки.

– Это ты! – воскликнул он. – Это… мы?

Она кивнула, тихо напевая.

– Глаза синеют, словно море. Волосы светлые… как… спелое поле. – Она нахмурилась, пытаясь и дальше сочинять слова, но он провел руками по ее телу, и у нее перехватило дыхание.

– Талия тонкая, бедра круглятся, – прошептал он, помогая ей, и она, улыбаясь, пропела его слова. – Твоя красота никому не поддастся, – прибавил он.

– Очень хорошо, – похвалила она и пропела новую строчку.

– Груди полны и в ладонь мне ложатся, – продолжал он, и она застонала, когда он приподнял их, словно примеряясь. – А это? – спросил он, касаясь пальцами ее сосков. – Покажи мне их.

– Красные ягоды… на снежной равнине, – пропела она, заливаясь краской.

Песня получилась глупой, неловкой, но, глядя в отражавшееся в зеркале лицо Хёда, пока он ласкал ее – не просто касался, но видел ее, видел их вместе, видел их сплетенные тела, – она вдруг поняла, что слова этой песни не менее святы, чем молитвы, которые возносили хранители в конце каждого дня.

– Ты смотришь на меня… а я смотрю на тебя, – изумленно выдохнул он.

Она кивнула, не умея сказать больше ни слова, и они начали сначала – ее глаза, ее песня, его руки и ласки. Она следовала за его пальцами, стараясь подстроить под их движения слова своей песни, подавляя желание указать его рукам верный путь.

– Я слышу, как мчится твоя кровь, как колотится сердце, вижу румянец у тебя на щеках, вижу, как тяжелеют твои веки. Вижу себя. Вижу, как я тебя люблю, – хрипло сказал он.

Она продолжала петь, пока могла, показывая ему все, что он с ней делал, все, что она делала с ним, но, когда он отыскал место, в котором крылось все ее наслаждение, она не смогла больше петь и закрыла глаза под натиском чувств.

– Твои глаза – это мои глаза, – взмолился он. – Не закрывай их. Я хочу тебя видеть.

Она вновь открыла глаза и отыскала в зеркале его лицо. Он ждал, пока отражение вернется, обняв ее, прижимаясь губами к ее волосам.

– Не отворачивайся.

Она не отвернулась. Больше ни разу. Даже когда ее ноги подкосились, а живот задрожал. Даже когда ему пришлось держать ее, чтобы она не упала. Она, не мигая, смотрела, как он ласкает ее, и, не смолкая, напевала свою молящую песню.

А потом он поднял ее и положил на постель. Теперь ее губы были нужны ему больше, чем глаза, и они забыли о зеркале, о своей магической связи и просто занимались любовью, Гисла и Хёд, в тишине его скромной комнаты.

Он покрывал ее тело ласками и поцелуями, пока она не простонала его имя, пока он не увидел в ее тихих стонах ее и свое наслаждение. В лесу она видела звезды. Здесь, в комнате под сводами замка, она видела только его, его губы, его резкие черты, то, как сосредоточенно он хмурил лоб, стараясь не слишком скоро отдаться на волю блаженства, насладиться чудесной дорогой, уводившей к нему. Но ей хотелось смотреть на него в тот миг, когда он потеряет контроль над собой, и она пела все громче и все крепче держала его за бедра, толкая его к обрыву. Он целовал ее раскрытым ртом, ища языком ее язык, и она отвечала ему, встревоженно, охотно, но потом вновь отталкивала, не желая пропустить тот самый миг.

– Гисла, я жду тебя, – взмолился он.

И она, смеясь, прижалась к нему, стараясь сорвать удерживавшие его оковы и самой вырваться их них, потерять всякую власть над собой. Она обхватила руками его лицо, и увидела, как по его глазам, по резким линиям его лица пробежала дрожь, и впилась в его губы своими губами, и отдалась на волю затопившей их неги.

Они ненадолго уснули в объятиях друг друга, насытившись и изнемогая, и вскоре пробудились, чтобы вновь заняться любовью, не желая тратить время на сон, но, когда Хёд замер, когда поднял голову, вслушиваясь в переходы замка, она перестала дышать. Он отодвинулся от нее, чтобы слышать яснее. Через мгновение он, расслабив плечи, вновь повернулся к ней, и в его сдержанных чертах она увидела, что конец уже близок.