Второй сын - [111]

– Руна поиска не может дать человеку того, чего у него нет. Она не может дать зрение. Меня учили чертить и использовать руны, но знания не всегда достаточно. Я пытался тебя увидеть. Я даже просил Арвина мне помочь.

– И он помог?

– Можно и так сказать. Он был не в себе и сильно болел. С тех пор как мастер Айво меня отверг, он уже не был прежним. Он утратил веру.

– Мастер Айво показал мне руну слепого бога. Слева направо, сверху вниз. Я вырезала ее у себя на ладони в надежде вызвать тебя.

– Это иная руна.

– Да. – Она кивнула. – Я прижала ее к глазам… так, как делала с рунами поиска, и назвала твое имя. Руна не подарила мне зрение. Она его забрала.

Я ослепла – на все то время, пока кровь не остановилась.

– Когда это было? – потрясенно ахнул он.

– Спустя несколько месяцев после того, как ты ушел, после турнира. Мастер Айво показал мне, что руны Хёда и Бальдра – это одна и та же руна.

– Он хотел объяснить тебе, почему… считает меня врагом.

Она тяжело вздохнула, но не стала ему возражать.

– Ты потеряла зрение, – повторил он так, словно вдруг что‐то понял.

– Я страшно перепугалась. Перевязала себе ладонь и много часов просидела в святилище, боясь, что король пошлет за мной, что сестры – или Айво – меня обнаружат, что я по собственной глупости лишилась зрения.

– Но зрение вернулось.

– Да. Я стала петь, и зрение вернулось ко мне, когда руна затянулась. Если бы я не спела ту песню… оно вернулось бы через много дней, а не часов. Если бы я сразу ее напела, то избавила бы себя от жуткого страха.

– В тот день я видел, – сказал он, наконец отыскав разгадку тайны, что долгие годы не давала ему покоя.

– Ты видел?

– Примерно в то время, о котором ты сейчас говоришь, я однажды на пару часов обрел зрение.

– Я подарила тебе свое зрение? – ошарашенно переспросила она.

Он не сумел сдержать недоверчивый смех, сорвавшийся с губ.

– Руна слепого бога не ищет зрение и не отбирает его. Она дает зрение слепцу, – объяснил он, сам себе не веря. – Это не руна поиска… это руна жертвы. Ты вырезала ее у себя на ладони, а потом… назвала мое имя?

– Да. И сразу ослепла.

– В тот день ты подарила мне зрение, Гисла. Целых два благословенных часа я видел небо и горы. Я видел Арвина и руны. Видел свое отражение в стекле. Свои руки и кожу. Свою… жизнь. И не понимал почему. То был дар, который я получил в тяжкие времена. Я… был раздавлен тем, что потерял тебя. Но вдруг, нежданно-негаданно, слепой бог даровал мне отдых от вечной тьмы. Ты даровала мне отдых. Я не позволил себе огорчиться, когда вновь ослеп, хотя и надеялся, что однажды зрение снова ко мне вернется. В тот день ты подарила мне тысячи образов, Гисла, а я даже не знал, что то была ты.

* * *

Банрууд раздраженно искал утешения в ее присутствии, в ее пении, не зная, взять ли ее с собой в Берн. Он отказался от этой мысли лишь после того, как Хёд спокойно заметил, что поездка может оказаться небезопасной для «девушки из Сонгров».

– Если ты ценишь Лиис из Лиока, государь, неразумно будет везти ее на встречу с королем Севера. Он не задумываясь заберет все, что считает своим.

Король отослал Хёда, мрачно бросив ему: «Убирайся», но к этому плану больше не возвращался. Лиис из Лиока должна была остаться на Храмовой горе. Ближе к полуночи она покинула спальню короля. Она устала отбиваться от его рук, уворачиваться от его губ, усыплять его своим пением. Он вел себя словно капризный ребенок, а когда наконец присмирел и заснул, она умылась из чаши с водой, стоявшей в его покоях, страшась, что он проснется и ей придется начинать все с начала.

Хёд ждал ее в коридоре. Он стоял с задумчивым видом, плотно сжав губы, держа в руках посох, перекинув за спину щит.

– Наверняка здесь найдется место для нас, – прошептала она. – Комната, где мы могли бы запереться и остаться вдвоем. Где нам не придется прятаться. Бояться. Говорить шепотом. Где тебе не придется держать в руках посох и щит. Хотя бы недолго.

Ей не хотелось снова пробираться на склон, не хотелось прятаться в Храмовом лесу. Если она отлучится надолго, ее станут искать. Если уйдет чересчур далеко, это вызовет подозрения. А у них почти не было времени. Наутро Хёд отправлялся в путь.

Он повернулся, прислушался к стражу, сопевшему неподалеку, в нише стены, а потом взял ее за руку, потянул за собой по проходу, вверх по лестнице и остановился у двери маленькой комнатки в конце тихого коридора.

– На этом этаже нет никого, кроме меня, а лестница ведет прямо вниз, во двор позади замка.

Он ввел ее внутрь и запер дверь, отставил посох и снял щит, пока она оглядывала нехитрую обстановку.

Нежность нахлынула на нее. Он всегда просил совсем мало, но получал еще меньше. Кровать, покрытая видавшим виды одеялом, была тщательно заправлена. В углу виднелась ванна, у дальней стены мостился комод с тремя ящичками, на нем стояла чаша для умывания, лежали кусок мыла и аккуратно сложенное полотенце. Все в комнате содержалось в полном порядке. В ней не было ничего лишнего – кроме овального зеркала, что висело на стене возле двери. Она повернулась к нему, и Хёд встал у нее за спиной, прижавшись щекой к венцу ее волос. Как странно было смотреть на их общее отражение – словно они были картиной, недвижной, неизменной.