Второй сын - [105]

Едва процессия с грохотом завернула на мощенную булыжником парадную площадь, как стражи короля закричали, призывая на помощь слуг и носильщиков. Альбе и Гисле помогли спешиться – они не могли разогнуть ни ног, ни спин. Гисла заметила Хёда у ступеней королевского замка: он уже шагал следом за королем, заступив на новую вахту.

Она не видела его несколько дней и не смела справляться о нем, но среди людей короля и обитателей Храмовой горы поползли слухи о засаде на пути из Берна, и с каждым новым пересказом слава Хёда росла. Он стал новым мальчиком из храма, а его подвиги почти сравнялись со свершениями Байра, о котором на горе по‐прежнему ходили легенды. Но было одно существенное отличие: король Банрууд всегда ненавидел Байра, а к Хёду он явно привязался.

Спустя три дня после возвращения из Берна Гислу вызвали к королю, чтобы унять мучившие его головные боли, и ей пришлось вытерпеть час в его объятиях, пока Хёд стоял на страже прямо за дверью. Мысли Банрууда путались – он уткнулся лицом ей в шею, словно тонул, но обрывки образов, открывшиеся ей, пока она пела, показали, что короля успокаивало присутствие Хёда. Он чувствовал себя… в безопасности.

А она – нет. Она совершенно потерялась. Она будто бы снова плыла по Северному морю, барахтаясь меж двух жизней, моля небеса о помощи и зная, что помощи не будет.

Когда она вышла из спальни Банрууда, Хёд стоял в тени всего в десяти футах от двери, но она отвернулась, словно не заметив его, и подозвала стража, что нес караул на верху лестницы. Она еще чувствовала на шее липкое дыхание Банрууда и не хотела, чтобы Хёд учуял шедший от ее кожи запах короля.

На следующее утро мастер Айво вызвал ее в святилище.

– Слепой Хёд вернулся, – безо всякого вступления сказал он, обхватив ладонями подлокотники своего кресла.

На его пергаментной коже и вокруг обведенных черным глаз пролегла тень, которую не могло рассеять дрожавшее пламя свечей. Она часто спрашивала себя о том, как может он терпеть полумрак, но потом поняла, что он его ценит. В полумраке не было видно его сомнений.

– Да. Вернулся. Он состоит на службе у короля. – Она говорила твердо. Она заранее подготовилась к этому разговору.

– И как же это случилось? – продолжал Айво.

– Ты спрашиваешь меня, мастер? – потрясенно отвечала она. – Меня не посвящают в дела, которые вершит король в своем замке.

– Ты его не ждала.

– Я его не ждала.

Он задумался над ее словами и, казалось, забыл, что она все еще стоит перед ним. Небеса громыхнули, и по стенам храма застучали капли дождя. Святилище наполнилось запахом мокрого камня и иссохшей земли, пламя свечей потускнело.

– Идет гроза, – заметил мастер Айво.

– Гроза пришла, – отвечала она.

Она и не думала дерзить, но мастер Айво взглянул на нее исподлобья, с явным подозрением. В груди у нее все гудело от справедливости ее слов. Гроза пришла, и она… была ей едва ли не рада.

– Я не знаю, что с этим делать, – признался он.

Впервые за все время, что Гисла прожила в храме, она видела, что мастер Айво боится. Что он в нерешительности.

– С грозой, мастер?

– Со слепым воином, – отрезал он.

– Быть может… с этим ничего не следует делать. Быть может, это никак не связано с тобой, с богами, с рунами, с королем. – Она говорила ровно и мерно, изо всех сил стараясь не терять осмотрительности.

– Ты знаешь, почему Локи поручил свое дело слепому богу? – спросил мастер Айво и хмуро взглянул на нее.

Она ждала, зная, что он ей все объяснит. В груди клокотало возмущение. Хёд не был слепым богом. Он был человеком. А мастер Айво вполне мог оказаться глупцом.

– Локи понял, что норны его не увидят, – пробормотал Айво. – Они не умеют предотвращать то… чего не видят.

Она вспомнила, как много лет назад Хёд поведал ей эту легенду. Он жарил рыбу, готовя ужин, и рассказывал ей простую историю о слепом боге, в честь которого был назван. Мы видим лишь то, что можно увидеть.

– Я тоже его не вижу, – признался мастер Айво.

Это откровение ее потрясло:

– Ты не видишь… Хёда?

– Руны раскрывают нам многое, но не все. Далеко не все. – Он вытянул руки перед собой и распрямил свои цепкие, когтистые пальцы, давая понять, что совсем ничего не знает. – Он для меня тайна. Неизвестность. Я не ждал, что он вернется.

– И что ты станешь делать? – спросила Гисла.

Она представила, как он вызывает Хёда к себе, как требует, чтобы тот убрался с горы, и в груди у нее снова заклокотал гнев. Все эти интриги велись уже так давно, но ничего – ровным счетом ничего – не менялось.

Верховный хранитель встретился с ней глазами:

– Вопрос в том… что будешь делать ты, дочь.

– Я ничего не могу сделать! – воскликнула она. – Я провела на этой горе больше десяти лет, ожидая спасения. Я день за днем, ночь за ночью пела песни, спала рядом с сестрами и утешала измученного короля. Верховный хранитель, скажи, что мне теперь делать?

Он кивнул:

– Боюсь, что теперь… никто из нас уже ничего не может сделать.

* * *

Король отвел Хёду комнатку на верхнем этаже замка, на равном расстоянии от своих покоев и от помещений прислуги. Хёд не был ни важным гостем – в этом крыле замка никто не жил, – ни признанным членом семьи: покои Альбы и старой Эсы располагались в Башне королев, на самом верху извилистой лестницы, что тянулась вверх прямо от главного входа. И все же Хёд никак не рассчитывал на собственную комнату в замке. Такое жилье нравилось ему куда больше, чем койка в казармах королевской стражи. Кроме узкой кровати и железной ванны ему ничего не было нужно, и комната показалась ему превосходной. Но за право жить в ней нужно было работать.