Второй шанс (ЛП) - [8]

Во время учебы в Париже я проводил будни в Эколь Боссюэ, школе-интернате, управляемой монахами, одетыми во все черное. У нас была месса каждое утро, обед в столовой, а остаток дня проходил под наблюдением монахов. Мы посещали занятия сначала в лицее Монтень, потом в лицее Луи-ле-Гран[20]. Время от времени мне приходилось служить послушником, что, впрочем, никогда не вызывало у меня особого энтузиазма.

Однажды утром мы c несколькими друзьями украли весь неосвященный хлеб для причастия. Мы покончили с ним к тому времени, когда возвратились к нашей церковной скамье. Полный успех настал, когда старый священник прибыл, чтобы праздновать евхаристию[21]... Все вокруг остановилось.

Игумену Боссюэ, Кэнону Гаранду, было за восемьдесят, он еще учил моего деда. Он уже был директором, когда мой отец учился там. Однажды я стоял у окна на седьмом этаже, вооруженный воздушным шаром, полным воды, в окружении своих друзей. Я взял игумена на прицел, он как раз пересекал двор, возможно, размышлял о непознаваемости жизни. Свист... всплеск! Ракета описала идеальную траекторию и взорвалась, облив рясу. Миссия выполнена!

Когда отец услышал о моем «подвиге», то не выказывал никаких возражений против моего изгнания. На самом деле, он уже решил переместить меня из Боссюэ, узнав, что я провел большую часть своего времени в кафе, где получил прозвище «Король пинбола». Я был отправлен в Эколь де Рош, где и воссоединился со своими братьями.

Я прибыл в Рош в конце шестого года обучения, в возрасте шестнадцати лет, и мгновенно стал противником политики этого места. Плата за обучение определяла контингент учащихся, который состоял в основном из детей финансовой элиты. Послевоенный бум породил новый, невероятно богатый, но в тоже время грубый тип учеников. Я помню этих отталкивающих отпрысков, с их слугами, личными водителями. Один даже, забираясь в огромный салон старого роллс-ройса, заставлял слугу класть ливрею на подножку! Мне было стыдно за него и за себя. До этого я не был в курсе такого понятия, как «класс».

Я максимально дистанцировался ото всех в школе, едва виделся даже со своими братьями, мог часами играть на фортепиано или курить у себя комнате, размышляя о чем-то своем.

Много позже, угнетенный социальной несправедливостью, я пошел на крайние меры, чтобы гарантировать независимость хотя бы тем людям, за которых я несу ответственность.

Глядя на сотни усталых людей, я был готов взять в руки оружие в знак протеста. Дрожа от негодования, в окружении холодных законов экономики, я бы, наверное, обратил это оружия на себя, лишь бы не подчиняться этим законам.

Я открыл для себя Карла Маркса, Фридриха Энгельса и Луи Альтюссера. В своей комнате я изучал этих «красных» мыслителей, слушая «Двадцать взглядов на младенца Иисуса» пьесу для фортепиано Оливье Мессиана. Музыка изолировала меня от испорченной среды. Я был в таком бурном состоянии бунта, что отказался посещать школьные собрания. На церемонии награждения я получил награду в свое отсутствие, впервые в истории школы.

После несчастного случая я вспомнил все, что едва запоминалось в то время. Наш учитель математики, месье Морта, погиб в автомобильной аварии. Ходил слух, что он вырос на двадцать сантиметров после того, как попал под трактор. Я помню это сейчас, но судя потому, что практически каждый говорит мне, что я стал выше, это оттого, что я все время лежу.

Май 1968 года застал меня в этом отжившем свое учреждении. Я решил сбежать в Париж, где был полностью захвачен энтузиазмом, который царил от Одеона[22] до Пантеона[23]. В те сумасшедшие дни я был убежден, что мы движемся к совершенному, справедливому миру, что порядочность и уважение будет регулировать человеческие отношения. Я парил, мои ноги не касались земли, опьяненный азартом и порохом, я был переполнен идеями братства и равенства. Я проводил ночи со старыми школьными друзьями из Луи-ле-Гран, в предрассветные часы мы обсуждали пути улучшения нашего общества.

Я отказываюсь идти на компромисс, чтобы отличаться от трусливых идиотов наших дней!

Мать «Тысячи Улыбок»

Мне было всего десять лет, когда мой отец купил двенадцатиметровую яхту, и мы в первый раз поплыли на Корсику. Мама отправилась с нами, хотя и боялась стихии. Она стала полностью уверенной и спокойной только когда мы причалили в одном из портов «моря тысячи улыбок», как называл Сократ Средиземное море.

Однажды летом мы совершили плавание в сильный мистраль[24]. Море было белого цвета от пены и брызг, волны с силой разбивались о борта лодки, прежде чем упасть в каюту. Отец поставил штормовой парус и выдерживал курс. Когда мы приблизились к Кальви[25], мне удалось встать на ноги и выйти из дурно пахнущей кучки моих братьев и сестер в каюте. Мы с триумфом вошли в порт, с гордостью стоя возле отца, пока плыли вдоль причала. Люди ошеломленно смотрели на сумасшедшее судно, выходящее из самого центра урагана, особенно потому, что мой отец настоял, чтобы мы пришли в порт под парусом.

Каждый год расстояния возрастали. Мы исследовали всю Корсику и Сардинию, Эльбу, итальянское побережье, и, наконец, Ионическое море[26], включая остров Закинф[27]. Мы нашли кладбище, на котором покоились пятьдесят наших предков, служивших в качестве наемников венецианским дожам[28]. Эта ветвь нашей семьи исчезла в результате нападения турок. Смотритель кладбища по собственной инициативе ухаживал за этими могилами. Мы потратили почти час, наблюдая вереницу наших родственников, охватывающую целых два столетия. Так много жизней сводится к имени и двум датам на камне. Некоторые жили долго – мы воображали патриарха, гордо отходящего на покой, другие мало, умирая молодыми или вообще детьми. После этой экскурсии я вышел с головокружительным ощущением стремительности времени, череды поколений, уходящих во мрак, но связанных вместе посредством общей кладбищенской стены.