Второй шанс для Кристины. Миру наплевать, выживешь ты или умрешь. Все зависит от тебя - [38]

– Мама!

– Криштиана!

– Мама! – я рыдала и всхлипывала, мама плакала. Я почувствовала, как работница приюта снова вцепилась в меня. Мама схватила меня за правую руку еще крепче, а левой я держалась за прутья калитки. Я ни за что не хотела отпускать мамину руку. Она крикнула женщине, чтобы та меня отпустила, а я все звала и звала ее. Потом тоже крикнула на работницу и забрыкалась, пытаясь высвободиться из ее хватки. Тут подбежала другая женщина, схватила меня за левую руку и велела отпустить калитку. «Нет!» – заорала я, снова и снова, а мама все кричала, чтобы они оставили меня в покое.

Одна из женщин принялась разгибать мои пальцы, один за другим, чтобы я выпустила калитку. Я все кричала. Пальцам было больно, но я не ослабляла хватку. Ей приходилось разжимать их обеими руками, и она кричала, чтобы я прекратила валять дурака. Я заорала, что ненавижу ее. Она крикнула другим детям, чтобы помогли ей. Я сумела высвободить левую руку из хватки другой женщины и обеими руками крепко вцепилась в маму. Теперь меня тянули и другие дети, и в конце концов работницам удалось оторвать меня от мамы. Они подхватили меня, мама что-то мне закричала, я крикнула в ответ. Я била и пинала всех и все, что могла достать. Пока меня несли через море детей, я слышала, как мамин крик становится все тише, пока наконец вовсе перестала слышать ее голос. Последнее, что помню: хозяйка приюта велела детям отойти от ворот. В тот момент я ненавидела ее. Я ненавидела всех работников приюта и детей. Я была не просто разгневана, меня переполняла ненависть.

Мне хотелось сделать больно каждому, потому что все причиняли мне боль, а я не понимала почему.

Я кричала и кричала – и это последнее, что я помню.

Очнулась я в своей постели, в позе эмбриона. Патрисия сидела рядом, и я видела, что она плачет. Она спросила, как я себя чувствую. Я не ответила, только покачала головой. У меня болело горло, болела голова, глаза и все тело. Пальцы ныли, и я была совершенно без сил. Но больше всего болело сердце. Я стала думать о том, что произошло, как мама стояла там, крича и плача, пытаясь удержать меня. Я снова зарыдала, и Патрисия погладила меня по голове. На ужин я не спустилась, а она все время просидела рядом со мной. Я плакала и спала, просыпалась, снова плакала, засыпала и просыпалась. Так, кажется, прошел оставшийся вечер. Патрисия не отходила от меня. Когда пришла пора другим детям из нашей комнаты ложиться спать, они тихо вошли в комнату. Я слышала, как они перешептываются, а сама притворилась спящей. Выключили свет, и стало темно. Шепот постепенно стих, и дети заснули. Я не спала и плакала, но старалась делать это тихо. Патрисия все равно меня услышала и спросила, можно ли лечь со мной. Я разрешила, и она прилегла рядом и обняла меня.

Как часто потом мне снились кошмары о том дне! Это воспоминание и чувства, что я испытывала, не описать словами. Меня вырвали из рук матери, ничего не объяснив. Мне было почти восемь лет, и сердце у меня было совершенно разбито. С каждым днем я все сильнее ощущала собственное одиночество. Но больше всего мне было жаль свою мать. У меня нет детей, но при одной мысли о том, что моего ребенка в буквальном смысле вырвали бы у меня из рук, сердце разрывается. Никакие слова не в состоянии передать то, как ужасающе жестоко они поступили со мной и моей матерью в тот день и в дни, последовавшие за ним.

Когда на другое утро я проснулась, Патрисия лежала рядом, обняв меня. Я чувствовала усталость, опустошение и была полностью разбита. Все дети встали, но лишь немногие смотрели в мою сторону, и во взглядах их была жалость. Меня это бесило, и я старалась их не замечать. Я не покажу им, как мне плохо. Габриэла и ее шайка злобно ухмылялись; это я еще могла вытерпеть. Я их ненавидела, и от этого было легче. Но чужая жалость была мне не нужна – довольно было и того, что мне самой было себя жалко. Мне не нужны были ничьи напоминания. Мы с Патрисией отправились в душевую и встали в очередь. Все уже знали свои места, и обошлось без лишней суеты. Все прошло быстро: войти в душ, выйти из душа, быстро вытереться сырым полотенцем и одеться. Мы спустились и позавтракали. Я не помню ни единого завтрака в приюте. Понятия не имею, чем мы питались. Помню только кофе с огромным количеством молока и сахара.

Поев, мы отправились в школу. Дошли до ворот, где стояла хозяйка и одна из работниц. Что-то не так. Обычно, когда мы шли в школу, хозяйка не стояла у ворот. Когда собрались все дети, она вызвала меня. Я немного растерялась. Зачем я ей понадобилась? Что я опять натворила? Когда я подошла к ней, она жестом велела мне встать рядом. Потом обратилась ко всем детям. Она объяснила им, что они должны окружить меня в несколько рядов и так идти в школу. Таким образом, я была бы в середине, а вокруг меня – кольцо из пяти или шести детей, держащихся за руки. Вокруг первого кольца другие дети образовали бы второе кольцо побольше, потом третье, и наконец, последнее, внешнее. Все ряды детей должны были держаться за руки. Такая вот тюрьма из детей вокруг меня. Хозяйка показала детям, куда встать: младшие – во внутреннее кольцо, старшие и самые сильные – во внешнее. Она все говорила и говорила, а я потрясенно слушала. Хозяйка сказала детям, чтобы они ни при каких обстоятельствах не расцепляли рук и не позволяли моей матери ко мне пробиться. Потом она сказала, что если только они подпустят маму ко мне, то будут наказаны. Я стояла как громом пораженная в центре первого круга, все еще не до конца осознавая происходящее. Ворота открылись, и мы отправились в школу – я в центре, а другие дети – плотным кольцом вокруг меня. Уже на полпути в школу я услышала, как мама позвала меня по имени. Обернувшись, я увидела, как она бежит ко мне. Дети ускорили шаг, и я заметила, что некоторые из них испугались. Мама все звала меня, и, добежав до нас, крикнула им, чтобы они ее пропустили. Дети пошли еще быстрее, и меня стали толкать сзади. Мама с криками начала дергать детей за руки. Они отталкивали ее; я кричала, чтобы они прекратили, чтобы пропустили ее, пыталась сама пробиться к ней, но меня от нее отделяло слишком много детей. Я увидела, как кто-то оттолкнул ее и пнул.