Второй шанс для Кристины. Миру наплевать, выживешь ты или умрешь. Все зависит от тебя - [40]

Может быть, с моей стороны было слабостью сдаться, но я поняла, что больше не могу сражаться за свою мать.

Хуже всего было то, что я не просто перестала ее защищать. Я пошла дальше и притворилась, что согласна с ними и тоже считаю, что она не здорова. Я знала, что это не так, но не могла больше терпеть. Я поняла, что никогда не выиграю эту схватку, и решила, что сохраню правду в своем сердце, даже если с моего языка будут слетать слова лжи о том, что моя мать ненормальная. С самого начала каждое сказанное дурное слово причиняло мне боль. Я произносила их лишь тогда, когда была загнана в угол. Вскоре я научилась выстраивать толстую стену вокруг своего сердца, которая не давала просочиться злым словам. Персоналу приюта нравилось, когда я говорила, что вовсе не хочу быть со своей плохой матерью, а они поступают правильно. В какой-то момент я стала понимать, что людям, в особенности взрослым, не нужна правда – они предпочитали верить в то, что им удобно. Они хотели знать только то, что облегчало им жизнь. Какая разница, что я выстраиваю внутри себя защиту, что я становлюсь другой, становлюсь хуже. Им было плевать, счастлива ли я или каждую ночь плачу в подушку. Никто этого не видел. Впервые в жизни я задалась вопросом, зачем я существую на этом свете, зачем мне вообще стараться выжить. В конце концов, никому нет дела до моих чувств и мыслей, так почему я должна об этом переживать?

Кроме моих приютских друзей, все, кому я была небезразлична, либо умерли, либо были вычеркнуты из моей жизни. Я все думала, почему все это происходит со мной. Чем я это заслужила? Каждую ночь я молила Бога о прощении. Я молила его защитить мою мать и братишку. Вскоре я перестала просить его о прощении и стала просить лишь о том, чтобы моя мама и брат были здоровы и счастливы. Я начала думать, что счастье не для меня. Для восьмилетнего ребенка это было странное ощущение – чувствовать, что ты ничего не стоишь. Я не могла показать свою сущность и истинные чувства. А теперь меня лишили и любви моей матери.

До того момента мне всегда удавалось быть собой – не важно, была ли я с матерью, друзьями или с незнакомыми людьми. Я всегда оставалась собой. И теперь от осознания того, что мои чувства, мысли и желания нужно подавлять, мне было очень не по себе. Помню, словно это случилось вчера, то ощущение теплого, влажного, липкого тумана, окутывавшего мое тело, будто я была завернута в целлофановый пакет. Но, хотя в этом тумане мне было некомфортно, он имел и свои преимущества. В одном я уверена: пока я была в приюте и выстраивала прочную стену вокруг себя, в глубине души я продолжала упрямо и бережно цепляться за основу своей личности, окутанную этим туманом. Криштиана заблудилась в тумане, но не умерла; когда-нибудь туман рассеется, и она снова найдет дорогу домой. Тогда же в приюте у меня появились две мощные стратегии по выживанию, которые потом пригодились мне и в жизни. Обе они берут свое начало в уличной жизни, но именно в приюте произошла их окончательная эволюция. Первая стратегия – «внешняя оболочка» – состояла в том, чтобы подстраиваться под окружающую обстановку и лгать. Вторая – способность не потерять то светлое и хорошее, что было во мне, не стать призраком. Разумеется, у каждой из этих стратегий были свои плюсы и минусы. Очевидным их последствием было расщепление моей личности пополам. Криштиана спряталась в тумане, а на свет появился новый человек – девочка, которую в конце концов стали звать Кристина.

Позже мы с моими шведскими родителями узнали от бразильского учителя, что многие дети, усыновленные после определенного возраста, не могут справиться с адаптацией. По его словам, они либо сходили с ума, либо замыкались в себе. Думаю, единственным способом для меня не лишиться разума после всего, что случилось, было сформировать в некотором роде «новое я», и в то же время в глубине души сохранить старое. Два моих «я» не могли существовать одновременно. Когда меня удочерили и я переехала в Швецию, не было никого, кто указал бы мне путь или помог бы осознать все то, через что я прошла, живя на улице и в приюте. Я была не готова открыться своим новым родителям и друзьям. Наш жизненный опыт был слишком разным, чтобы я сразу решилась быть с ними откровенной.

Однажды хозяйка вызвала меня к себе в кабинет. Я испугалась, что снова что-то натворила и она злится на меня. По дороге туда я пыталась припомнить, что могла сделать не так, но в голову ничего не приходило. В ее кабинете я вела себя вежливо, но настороженно. Хозяйка улыбнулась и попросила подойти и сесть на низкий коричневый стул перед ее столом. Я немного расслабилась: если бы я действительно что-то натворила и она разозлилась бы, то не была бы ко мне так добра.

Она начала что-то говорить о жизни в приюте, о том, как нелегко приютским детям добиться успеха в жизни. Потом заговорила о том, как тяжело жить на улице. Время от времени она умолкала и смотрела на меня, чтобы удостовериться, что я слушаю и понимаю – я кивала и бормотала, что согласна. Ей это, похоже, понравилось. «Какой странный разговор», – думала я. Обычно она вызывала меня к себе, когда я вытворяла какую-нибудь глупость, или, наоборот, вела себя подозрительно хорошо. И вот она решила со мной побеседовать – так, словно я была взрослая, и вообще была другим человеком, а не приютским ребенком.