Второй шанс для Кристины. Миру наплевать, выживешь ты или умрешь. Все зависит от тебя - [27]

Вдруг я услышала голос мальчишки – он сказал, что лепешка его и что я должна ее ему отдать. Отдать ему мою еду! Я ответила, что это моя еда – я ее нашла, а он пусть пойдет и сам покопается в контейнерах. Но потом поняла, что он не отпустит меня с моей находкой и быть беде. Я приготовилась драться, хотя он был крупнее и старше меня. Мальчишка подошел ко мне и попытался выхватить лепешку у меня из рук – в ответ я пнула его. Он все равно вырвал ее у меня, и я изо всех сил впилась зубами ему в руку. Он с криком выронил еду и больно ударил меня по лицу. Мы стали бороться по-настоящему, но драка продлилась недолго. Хотя я пустила в ход все известные мне трюки, он был сильнее, и так толкнул меня, что я ударилась об один из контейнеров, опрокинув его на себя. Падая, я исцарапала все руки, в ладони вонзился гравий и мелкие камушки. Тут я услышала звон – это был большой осколок стеклянной бутылки. Я села на земле, заведя руки назад, одной ногой все еще в урне. Вокруг падали горы мусора, но я видела лишь этот осколок и взяла его в правую руку. В тот момент я испытывала ярость и голод, но главным было осознание чудовищной несправедливости. Это ведь была моя еда! И я собиралась ее вернуть. Я встала и побежала к нему. Он подобрал с земли лепешку и пошел прочь. Я закричала, что это моя еда и кинулась к нему со всех ног. Он обернулся и, не раздумывая, я со всей силы вонзила осколок стекла ему в живот.

Он был босой, как и я, в джинсовых шортах, доходивших ему до колен, и без рубашки. Мне было семь, а ему – лет восемь-девять. Кожа у него была немного светлее, глаза – карие, а не черные, как у меня. Волосы короткие, прямые, светло-каштановые, уши торчком. Симпатичный мальчик. Помню, как он посмотрел на меня, и в глазах его отразилось сначала удивление, потом – потрясение, и наконец – боль. Все это время я крепко сжимала осколок стекла. Сначала я ничего не чувствовала, потом ощутила, как пальцам стало тепло и инстинктивно выпустила осколок. Все это случилось за какую-то пару секунд, но в моей памяти это воспоминание длится гораздо дольше. Мне хотелось бы сказать, что в моем мозгу мелькнула какая-то мысль, но все, что я чувствовала тогда, лишь страх оттого, что я совершила. Затем этот страх перерос в осознание того, что я сделала что-то ужасное. Я взяла лепешку у него из рук, и он не сопротивлялся. Взяв ее, я побежала прочь. Оглянулась только один раз и увидела, что он сидит на земле, кричит и плачет. Но я ничего не слышала. Я все бежала и бежала, прочь от него.

Отбежав на приличное расстояние, я села и стала есть. Но это оказался напрасный перевод продукта, потому что как только я проглотила последний кусок, меня вырвало. Я смотрела на свою окровавленную руку, и меня все рвало и рвало… Осознание того, что я натворила, охватило меня целиком, и я помню, как подумала: «Прости меня, Камили! Прости меня, господи!»

Позже, услышав, как другие дети в районе рассказывали о мальчике, которого нашли мертвым, я поняла, что наделала. Я ничего никому не сказала, даже своей маме. Если бы Камили была жива, может быть, я поговорила бы с ней. Я слышала, как дети обсуждали между собой случившееся, строили предположения, а я ходила рядом и знала ответ. Тогда я решила, что никому ничего не расскажу, никогда даже словом не обмолвлюсь – кто захочет общаться с убийцей?

Я никогда не понимала насилия. Хотя, на самом деле, я не понимала плохих людей – а насилие вполне объяснимо. Для меня насилие оправданно, когда речь идет о самообороне или когда нужно защитить того, кому угрожает опасность.

Насилие – это последнее средство, но если бы моя жизнь или чья-либо еще была в опасности, я бы воспользовалась этим средством.

Исходя из моего опыта, сложно сделать другой вывод. Я никогда не забуду разговор, состоявшийся уже в старшей школе, в Швеции. Учитель попросил нас высказать свое мнение о смертной казни. Мы смотрели документальный фильм о человеке в камере смертников в США, который ждал смертельной инъекции. Мне не очень хотелось говорить на эту тему. Кто-то из моих одноклассников высказывался за смертную казнь, другие – против, и лишь немногие сказали, что однозначного ответа не существует. Вопрос был в том, нормально ли отнимать человеческую жизнь при определенных обстоятельствах.

В детстве я видела достаточно и знала: есть люди, которым не место среди других людей. Если те, кто способен на сущее зло. Можно много говорить о том, заслуживают ли они смертной казни, но правда в том, что мир не делится на черное и белое. Я помню, как смотрела на своих одноклассников и думала: «Если бы только они знали, каково живется уличному ребенку – вот эти люди, которые точно уверены, как поступили бы, – если бы только они знали. Если бы они знали, каково жить с кровью на твоих руках, ответили бы они так же легко? Откуда им знать, что когда отнимаешь чью-то жизнь, твоя собственная раскалывается пополам, и сделанного не воротишь?»

Нелегко сказать самой себе: «Я тебя прощаю». И мне нелегко сказать вслух: «Я отняла чью-то жизнь». Единственный, кто мог бы меня простить, – это тот мальчик, а его больше нет. Как и я, он хотел жить. Как мне с этим смириться? Как простить саму себя? Я не знаю! Я стараюсь стать лучше, но я всего лишь человек. Меня утешает лишь мысль, что я не хотела причинить ему боль. Я напоминаю себе, что была лишь ребенком, и обстоятельства, в которых я жила, сыграли немалую роль в моих поступках. Сейчас я смотрю на себя в зеркало, позволяя увидеть то, что спрятано глубоко внутри, и мне все равно нравится то, что я вижу. Я прошла сквозь тьму и все равно полюбила себя, потому что во мне есть и немало хорошего. Если бы тот мальчик мог видеть меня и знать, что я чувствую и думаю, надеюсь, что он смог бы меня простить.