Второй шанс для Кристины. Миру наплевать, выживешь ты или умрешь. Все зависит от тебя - [26]

Я остановилась, испытав сначала легкое потрясение, но потом увидела, что с ней все в порядке, и рассмеялась. Она мрачно посмотрела на меня, и я выдавила из себя сквозь смех:

– Кажется, Бог думает, что нам лучше ходить по земле, иначе он не уронил бы тебя так сильно.

Камили показала мне язык, и я снова рассмеялась. Потом засмеялась и она.

Вот какой она была.

Фавела

Сан-Паулу, 1989–1991 гг.

Когда мы жили в пещерах, мама научила меня делать рогатку. Чтобы получилась надежная и меткая рогатка, нужно было выбрать правильный сучок. У Сантуша уже была рогатка, а Камили ее делать и метко целится научила я сама. В фавеле объектами для стрельбы из рогатки могли стать другие дети, животные или просто что-то на улице.

Не знаю, была ли я плохим учителем, или просто у Камили не было способностей к стрельбе из рогатки, но стреляла она из рук вон плохо. Однажды, целясь в бутылку, она умудрилась промахнуться на 180 градусов и попасть себе в глаз. До сих пор не понимаю, как это ей удалось.

Мы с Сантушом всегда носили рогатки в заднем кармане шорт. Когда Камили не было поблизости, мы доставали их и играли. Таким образом никому из детей не грозило остаться без глаз.

Однажды Камили с Сантушом спросили, умею ли я делать воздушного змея. Я видела, как это делала моя мама, но сама так и не научилась. Мы нашли нужные детали для змея: Сантуш собрал бамбуковые стебли, Камили принесла веревку, а я – полиэтиленовые мешки для мусора. Когда все было готово, мы сели и принялись за работу. Сантуш должен был сделать две тонкие палки из бамбука – не слишком тяжелые, потому что иначе змей не оторвется от земли и не сможет летать, но и не слишком тонкие, потому что тогда они могут сломаться. Камили стала распутывать найденную веревку, потом сделала на одном конце петлю и аккуратно обвязала вокруг пластиковой бутылки, чтобы веревка опять не запуталась. Я порвала пакеты на маленькие квадратики. Когда все приготовления были окончены, мы стали собирать нашего змея. Сантуш, сделав две замечательные бамбуковые палки, прикрепил к ним мои пакеты. Мы с Камили прицепили полиэтиленовые квадратики к трем длинным веревкам – получились хвосты змея. Потом привязали эти хвосты к самому змею и закрепили веревку, которую Камили крепко обвязала вокруг бутылки, в том месте, где соединялись палки. Сантуш взял нашего змея и гордо поднял его над головой, а мы с Камили исполнили веселый танец. Пора было отпустить змея в полет. Первым был Сантуш. Держа в одной руке змея, а в другой – пустую бутылку с веревкой, он побежал. Мы с Камили, босиком, бежали рядом с ним, глядя, как змей поднимается все выше и выше в небо. Помню, как тогда мне хотелось стать этим змеем и тоже научиться летать.

Злополучный бой

Мальчик погиб. Это моя вина. Знаю: я не хотела, но мне все равно придется жить с этим до конца своих дней.

Много ночей просыпалась я в холодном поту и видела перед собой его ошеломленные глаза, смотрящие в мои собственные. Это ужасное чувство, которое снедает меня изнутри, – осознание того, что я отняла чью-то жизнь, жизнь человека, жившего в тех же условиях, что и я. Я часто вижу этот взгляд в своих кошмарах, и каждый раз меня грызет одно и то же чувство: если я так и не обрела счастье в жизни, значит, я его не заслуживаю.

Говорят, выживает сильнейший, но я думаю: может быть, дело не в силе, а в отчаянии?

Никогда прежде я не испытывала столь сильного голода и слабости, как в тот момент. Думаю, отчаяние было главной причиной, по которой эта история окончилась столь плачевно. Я потеряла Сантуша и Камили – моих лучших друзей, – и нам с матерью приходилось очень туго. Я не могла смириться с очередной несправедливостью, даже со стороны того, кто тоже вынужден был терпеть несправедливость. Никакие слова не могли причинить мне большей боли, чем та, что я чувствую все эти годы. Очень сложно просыпаться каждое утро и пытаться игнорировать то, что видишь в зеркале… Это чувство и боль – часть меня, и от этого никуда не скрыться. Да я и не хочу – это было бы слишком легко. Я никогда и подумать не могла, что человеческое тело настолько хрупкое и слабое, что кто-то, кто еще минуту назад дышал, разговаривал, улыбался, бегал и просто существовал, может исчезнуть. То, что мы воспринимаем, как само собой разумеющееся, может прекратиться в один момент. С этим тяжело смириться и взрослому, а для ребенка это было совершенно непостижимо. Мне было семь, и, разумеется, я уже знала, что если порезаться, из раны потечет кровь. Если упаду на асфальт, то поцарапаюсь и будет больно. Знала я и то, что люди умирают – я уже видела смерть. Но в тот день единственным, что имело для меня значение, был жуткий голод.

Я уже привыкла голодать и попрошайничать. Привыкла нюхать клей, чтобы заглушить голод, но когда он достигал определенного уровня, заглушить его было практически невозможно. Не знаю, сколько я ходила без еды, но, кажется, несколько дней. Помню, что день был солнечный – один из тех дней, когда в Бразилии бывает по-настоящему жарко, так, что даже больно находиться на солнце. Я искала еду, как делала много-много раз. Мне недоставало Камили – как и всегда, с того самого дня, как я ее потеряла. Не помню, где тогда была моя мать, но думаю, она искала работу. Я оказалась на улице, где было несколько ресторанов, возле которых стояли мусорные контейнеры. Больше на этой улице никого не было, и я стала рыться в мусоре в поисках хоть какой-нибудь еды. Вскоре я нашла недоеденный кусок лепешки с пережаренной фасолью. Помню, как я обрадовалась, потому что лепешка была довольно большая, и как потекли слюнки – я представила, что снова буду сытой, съев свою находку.