Второй брак Наполеона. Упадок союза - [190]

8 января 1811 г., девять дней спустя после указа, узнав о присоединении ганзейских городов, но не зная еще о захвате Ольденбурга, т. е., о частной, нанесенной лично ему обиде, он поверяет свой план своему другу, и его переписка с Чарторижским, которая никогда не прекращалась, принимает совершенно новый характер. Она становится на определенную почву и приобретает совершенно новое значение. Теперь он не ищет советов, не высказывает смутной идеи, не предлагает ее на обсуждение своего друга. Напротив, он ставит целый ряд вопросов, на которые требует определенного ответа и поверяет ему вполне готовый план.

Его цель – ниспровергнуть присвоенную захватным правом власть Франции над Европой: план действий – первым делом объявить о восстановлении Польши и провозгласить себя ее королем, одновременно с этим перебросить в Варшаву сто тысяч русских, которые “тотчас же получат подкрепление в сто тысяч”.[649] Солдатам герцогства будет предложено присоединиться к ним. Если поляки согласятся на это предложение, первая оборонительная линия Франции будет уже уничтожена, переход через Вислу совершен, Данциг обойден и отрезан. Тогда Россия, спокойная, – благодаря обещанию Бернадота, – за свою собственную территорию, быстро дойдет до Одера и появится на пороге Германии. Тут, по присоединении к ней Пруссии, количество ее войск возрастает до трехсот тридцати тысяч, но может быть доведено и до пятисот, “если Австрия за предложенные ей выгоды выступит также против Франции”.[650] Терпение Германии иссякло. Вид армий, идущих в бой за ее освобождение, вызовет всеобщее увлечение, измена сделается заразительной. Горячий патриотизм, ненависть к чужестранному владычеству, любовь к независимости будут непрерывно доставлять коалиции новых членов. Благородные страсти, которые еще недавно были неотъемлемой принадлежностью французов и составляли их главную силу, будут теперь на стороне сражающихся заодно с Россией, и, перейдя в другой лагерь, перенесут туда и победу. Но, чтобы обеспечить за собой успех или даже только возможность действовать, необходимо заручиться содействием поляков герцогства с самого начала военных операций. Таким образом, судьба Европы в руках этих пятидесяти тысяч человек. Перейдут ли они, спрашивает царь, на сторону того, кто первый предложит им “не надежду на восстановление их родины, а полную уверенность в этом?” Можно ли ожидать, что, если привести в исполнение все их упования, они ради этого порвут свои добрые отношения с Наполеоном и тотчас же решатся переменить фронт? Александр готов дать им торжественное свое слово. Он обещает им не только либеральную конституцию, но и родину, в которую войдут, кроме герцогства, и русские губернии, и, которая, вероятно, будет еще увеличена австрийской Галицией. Но, прежде чем предпринять что-либо, он желает быть уверенным в их согласии. Ввиду этого он поручает Чарторижскому с надлежащей предосторожностью поговорить с теми вождями народа и армии, на скромность которых можно положиться; он просит его постараться узнать их мысля, передать им русские предложения и заручиться их обещаниями.[651] Лишь только Александр получит ответ и необходимые гарантии, он подаст сигнал, и великое дело свершится. В ожидании этого он берет на себя труд держать в блаженном неведении Коленкура и обманывать Наполеона. Ему ничего не стоит внушать ложное чувство безопасности монарху, которого он столько раз называл своим другом и на которого собирается теперь напасть врасплох. По его мнению, цель оправдывает средства. Его соблазняют благородные стороны предприятия. Великодушие, справедливость, отречение от собственных прав – вот те черты, которые хочет он придать первому акту предприятия, тому акту, которому надлежит искупить великую, содеянную в прошлом несправедливость и привести к восстановлению Польши. Эти благородные стороны подкупают его совесть. Конечно, для достижения цели ему придется прибегнуть ко лжи и хитрости, но его утешает мысль начать освобождение Европы актом искупления. Его необычайный план обрисовывает его целиком, показывает все свойства его характера – благородное великодушие, мечтательность и фальшь.

Нет никаких указаний, на основании которых можно было бы предположить, что этот заговор был составлен сообща с Англией. Александр отлично знал, что в тот день, когда он объявит войну Франции, мир и союз с Лондоном будут делом простой формальности. Он имел в виду эти естественные последствия своей эволюции, но не хотел ни ускорять их, ни связывать себя преждевременными обязательствами. Отдаляясь от нас, он действовал по собственной инициативе, и Наполеон напрасно подозревал его в том, что он уступал внушению извне.

Кроме указанных соображений, есть основание думать, что в период этих важных решений ни английская дипломатия, ни английские интриги не могли проявить себя ни особой энергией, ни смелой инициативой: им не до того было, чтобы следить за тем, что думают в России. Дело в том, что люди, стоявшие в Лондоне у кормила правления, очутились, благодаря болезни Георга III, в страшно затруднительном положении: с одной стороны, между психически больным королем, с другой – регентом, пользующимся дурной славой. Они подвергались ядовитым нападкам оппозиции, должны были бороться с раздражением, вызванным экономическими потерями, выслушивать жалобы торгового мира. Они жили среди народа без хлеба и купцов накануне банкротства, и если и отрывались от тяжелых затруднений внутреннего порядка, то только для того, чтобы отдаться всепоглощающим заботам о войне на Пиренейском полуострове. Положение их было настолько тяжелое, что, даже, обращаясь к Англии, дрожащей за участь своих последних солдат и требовавшей их возвращения на родину, они сплошь да к ряду не решались высказать надежды на спасение стоявшей под Лиссабоном армии Веллеслея. И все-таки, в минуту страшной опасности никому из них не приходила в голову мысль уступить; у них не было ни малейшего желания просить мира или даже согласиться на мир; никто не хотел поступиться национальным достоинством и интересами Великобритании. Мало случаев в истории, когда государственные люди являли в ожесточенной борьбе с событиями, при непрекращающихся ударах судьбы, столь дивный пример хладнокровия и спокойного мужества. Кто же эти люди? Среди них нет ни одного министра с громким именем, с знаменитым прошлым, с выдающимся умом. Преемники Питта, известные нам под именами Парсеваля, Эльдона, Ливерпуля, Камдена, унаследовали только его твердость, упорство и ненависть к Франции. Зная, что в их руках судьба родины, судьба мира, они черпают из этого сознания мужество и терпение, которые ставят их наряду с величайшими людьми. Не стараясь сломить напора противника и избегнуть его искусными маневрами, они ограничиваются тем, что выдерживают его напор, оказывая только пассивное сопротивление, которое со временем должно взять верх, и, в конце концов, победа над Наполеоном будет победой силы характера над силой гения. Вся нация понимает их и действует заодно с ними. Несмотря на горячую борьбy партий в парламенте, большинство остается за правительством. Пред лицом национальной опасности Англия стоит непоколебимо, как один человек. Ее счастье, ее слава состоят в том, что она поняла, что для нее затянуть борьбу значит победить; что Наполеон, поднимаясь на все более головокружительную высоту, приближается к пропасти; что наложенное на всю Европу иго готовит единодушное восстание, что, под внешней покорностью королей и народов, под этой спокойной гладью, недовольство и волнение все глубже пускают корни, что попранные интересы, униженное чувство достоинства, насилованная совесть при первой же возможности постараются оказать сопротивление и пойдут на притеснителя в образе несметных, разъяренных войск. Не видя еще на горизонте этих несущихся к ней на помощь войск, Англия чувствует, что они должны прийти, что они уже в пути. Она старается только продержаться до их прихода и, стоя на месте, ждет их стойко, неподвижно, с геройским спокойствием. Это тактика Ватерлоо, которую еще до армии использовали правительство и народ. Народу еще ничего не известно, а расчеты его начинают уже сбываться, уже готовится и выступает в поход подмога, которая избавит Англию от блокады, спасет ее торговлю и выручит из беды ее армию. Веллеслей еще держится в Португалии. Обманув надежды Наполеона, превзойдя ожидания своих собственных сограждан, он останавливает Массена под Торрес-Ведрас. Стремительный натиск наших солдат, надорванная энергия самого искусного и счастливого из наших генералов разбились об эту стену. В ужасе от такого сопротивления, старый маршал отправляет в Париж офицеров, требует подкреплений, жалуется на недостаток войск. Правду говоря, чтобы довести до благополучного конца эту неудачную кампанию, Наполеону оставалось только одно: отправиться самому на полуостров и ввести в дело все свои боевые силы. Но наступившие раньше, чем он думал, осложнения на Севере вскоре окончательно оторвут его от Испании. Он рассчитывал, что ему удастся дойти до одного края континента и покорить его прежде, чем другой сделает попытку ускользнуть из-под его влияния. В одно время, и тут и там, его расчеты оказываются неверными, его планы рушатся. Юг не хочет покориться, Север восстает и отвлекает на себя главные силы Франции. Россия уже поднялась; она ждет только успешного исхода своих переговоров с варшавянами, чтобы перейти границы и вступить в Германию со своими с таким терпением собранными войсками.