Второй Беличий Песок - [59]

— ЭЭЙ ГРЫЗО!! — белкач, размахивая лапами, выбежал поперёк колеи, — Нужданужданужданужда!!

Макузь подзакатил глаза, но таки остановился и выслушал, почём перья. Перья представляли из себя кучу досок, которые собирались попасть на Шугайскую дорогу, участок двадцать два. Ладно, подумал белкач, вслуху предстоящего похода негоже разоряться на дрова — пусть хоть покроются. Закидав доски, пуши поехали в означенное место, что заняло килоцоков пять, включая выгрузку. Получив причитающиеся Единицы, Макузь цокнул и дал полного пару к станции — опять не вышло, на дороге он нагнал грызуниху, тащившую санки с тяжеленной бочкой. Грызь знал, что грызи ни у кого ничего не просят, даже у своих, так что раскидывать мозгами предстояло лично… Короче цокнуть, отвёз три бочки опять на другой конец цокалища. Дров, взятых в обрез, опять стало не хватать — попёрся на склад. Тут его опять поймали!

Макузь провёл лапой по морде, умылся снегом и потребовал Единиц за две топки — тобишь за сожжёные дрова и ещё столько же. Это не помогло, потому что рейсовый зимоход брал по полторы. Грызь цокнул, что хочет отсурковаться, а ему цокнули, что никто больше водить мышь не умеет. К удаче, возле мехсарая удалось отловить знакомого грызя, который не отказался подменить — так и упилил, хвостяра. Макузь зевнул во все резцы и пошёл в учгнездо: там как обычно, в той комнате где гнездилась зимой Фира, было немудрено отсурковаться. Не то чтобы никого не имелосёнок — напротив, в мороз в тёплой избе толклосиха полно пушей, но так как они занимались пинанием своих умов, то шума много не производили.

Фира сидела ровным счётом там же, где и последние пять лет, и шила лаповицы. Насчёт лаповиц нельзя цокнуть, что те же самые — за это время она нашила воистину пухову тучу всяких предметов, да и лаповицы различались в широком ассортименте. Белка прицокнула, услыхав Макузя.

— Макузь-пуш, кло! Что-то не слыхать тебя давно.

— Возня, Фира-пуш, — кивнул ушами тот, — Рад слышать тебя. Как песок?

— Сыпется, — хихикнула грызуниха, и ещё доцокнула слов сто, конкретизируя.

— О, что это! — показал на изделие Макузь, — Вроде как лаповица, или?

— Ну, это да, — цокнула Фира, достав пару, — Делается как перча, только без пальцев. Работать удобно, но холодно. Вот чтобы пальцы не морозить, поверх ещё карман, навроде лаповицы — рраз!

— Опушненно, — мотнул ушами белкач.

Перекинувшись таким образом тысячей цоков с белкой, он открыл дверь шкафа, так чтобы она закрывала от окна маленький сурящик в углу, и устроился там. Ящик позволял только полулежать — ну или свернуться в клубок, если получится, а сверху висела полка, набитая книгами. У окна, на том самом стуле где сам Макузь читал про тар и вообще всё то, что он читал, сидел какой-то другой грызь, и тоже читал — потому что надо где-то устроиться, впух, а где ещё если не в учгнезде, которое для того и. Чувствуя знакомый запах старой бумаги и дерева, вперемешку с фириным клохом, из которого та шила, белкач растянул улыбку до ушей и задремал под мерный лай животного за окном.

Фира собственно и растолкала его, когда на дворе уже уселась уверенная ночь; в комнатушке несло грибным супом.

— Похлебай! — показала на горшок грызуниха, — Свеженький.

— Фир, сколько йа уже супу так выжрал? — осведомился Макузь.

— Точно не цокну. Но согласно логике вещей, если суп всё ещё существует — значит выжрано не больше, чем следует.

— Убедительно, — кивнул грызь, и взялся за деревянную ложку.

На суп и прочие продукты кормления в учгнезде не заморачивались настолько, что порой обнаруживали каких-то совершенно неизвестных грызей, забежавших на запах — а если они приходились в пух, то и на это закрывали уши. Фира собиралась к дому, потому как по прежнему сидела тут только потому, что больше негде. Хотя с этим можно было и поспорить:

— Да Вышуш мне всё кло, кло, — цокала Фира, — Грит, избу в два раза расширить, окна большие вгрызячить, и будет самое в пух, чтобы в учгнездо не ходить. А йа знаешь что цокну? Привыкла йа уже в учгнездо ходить, в пушнину это! А то буду сидеть там как дура, впух.

— Это понятно, — улыбнулся Макузь, — Пусть кому надо, там и сидят.

— На хвостах! — покатилась со смеху белка, всё же уде-ржавшись хохотать в голос.

Макузь почесал грызуниху за пушным ухом, выражая довольство и благодаря за суп, собственно; та цокнула и вспушилась. Вслуху таких происшествий, а также не в последнюю очередь из-за удачного отсурковывания, грызь вышел на ночную смену бодрячком. Морозец, присутствовавший в воздухе, нисколько не смущал, а снежок только давал дополнительное освещение — даже не особо яркие фонари создавали по всему цокалищу разрежение темноты, когда сверху висел отражающий снег.

Грызь, гонявший мышь, только недавно поставил её обратно к мехсараю, так что Макузь успел к горячему котлу, добросил ещё дров и снега в загрузочное ведро, где он постепенно таял, и поехал себе, куда следовало. В тёмное время на мыши зажигались масляные светильники — не то чтобы для освещения дороги, а просто как ориентир, зелёный глазок спереди и красный сзади еле теплились. Это было в пух, потому что так они жрали очень мало масла, а искать ещё и масло грызь не особо жаждал. Мышь с негромким шипением и скрипом катилась по дорогам, а сверху валил крупными хлопьями снег… впрочем он как правило валил именно сверху, если не цокнуть что всегда. Разгоняться тут не приходилось, тащись себе в пару шагов скорости, а то при такой слышимости чревато. Нечревато, по крайней мере, что опять поймают — уж ночью вряд ли, не белкино время.