Второй Беличий Песок - [19]

Крупным грызям по снегу бегалось проще, так что они были на месте быстро; белкач сильно удивился, услыхав рану.

— Что за пухня!? Тебя кто цапнул?! — огляделся паровозчик, взяв в лапу монтировку.

— Там провал! — показал на реку Шушка, — Колею подмыло!

— Чисто цокнуто, — кивнул белкач, — А укусил кто?

— Сам, — шмыгнул носом бельчонок, — Йа красную тряпку утопил, ну и вот…

Он показал измазанный кровью платок. Белкач соображал быстро, как впрочем с ними часто и случается.

— Так, за шею — держись! — грызь присел, обернувшись хвостом к Шушке.

Хотя грызунёнок был уже далеко не белочка-пушинка, паровозчик оттащил его молниеносно и подсадил в кабину локомотива, где его приняла серая белка.

— Что с бельчонком? — осведомилась она.

— Фир, у грызо укушена лапа, надо перевязать, ну и вообще послушать, кло?

— У грызо? — хмыкнула та, намекая что Шушке до грызо ещё дорасти надо.

— У, — твёрдо подтвердил белкач, — Сейчас сбегаю выставлю аварийку, расскажу.

После рассказа Фира полностью согласилась, что у. Гладя Шушку по ушам, белка успокаивала его после сильного шока и цокала, чтобы больше никогда так не делал.

— Главное, что ты очень хорошее грызо, Шушка, — цокнула она, — Мы все тебе очень хруродарны, правда!

Грызунья огляделась, ища чем бы подтвердить это; одними орехами тут не обойдёшься.

— Чего бы ты хотел? — цокнул Гуг, тот белкач что притащил его к паровозу.

Подобное цоканье было весомым, потому что просто так грызи не спрашивали «что бы ты хотел». Шушка зажмурился и мотнул ухом. Фира напоила его настойкой для успокоения и снятия боли в лапе, так что он чувствовал себя крайне сонно — тем не менее, мысль не остановилась полностью.

— Хочу водить зимоходы! — цокнул грызунёнок.

— Вне вопросов, — спокойно ответил белкач, — Чтоб мне не…

— Чтоб нам не, — поправила Фира.

— Да, чтоб нам не грызть, а зимоходы водить ты будешь, если сам не передумаешь.

Шушка сообразил, что это цокнуто более чем серьёзно, и расплылся в улыбке до ушей — впрочем, он всё же скоро заснул в тёплой кабине паровоза, где пахло углём и смазкой. Паровозчики отцепили состав — всё равно нужно было ждать, пока путейцы восстановят переправу — и отвезли Шушку домой на локомотиве, потому как без обузы он легко шёл не только по колее, но и по снежной целине.

После этого происшестия переправу стали именовать не иначе как Шушкиной — в частности для того, чтобы среди грызей сохранилась память о. Неизвестно, стал ли натурально Шушен Треожисхулт зимоходчиком, но то что жил он в пух, а не мимо оного, так это наверняка. Даже через много лет, когда берега Жад-Лапы были соединены мостом и переправ больше не строили, ближайшие холмы погонялись эт-самое, понятно как. Ситрик, как и все узнавшая о событии, была восхищена бельчонком, но не особенно удивлена — она же знала, что белка это самая настоящая, а не одно название. Продолжая тренироваться в изображении предметов, серая белочка не упустила случая и отрисовала Шушку на переправе, махающим красным платком; эта картинка осталась в библиотеке промдвора Треожисхултов, где её собственно можно и услышать собственными ушами.

Первое ведро того же песка — опять ЩенковЪ

Весна в 202 м году Посчитанного Времени (ПВ) выдалась поздняя; согласно расположению небесных светил, и в особенности солнца, полагалось уже начаться паводку, а снег только начинал набухать и подтаивать. Обрадовавшись халяве, зимоходчики набросились на работу с новыми силами, а самые разухабистые грызи, как всегда, парковали паровоз в депо уже по колее, залитой водой по колено. Неслушая на поздность, весна всё-таки существовала — это чувствовалось по воздуху даже из закрытого помещения, не то что снаружи. На пригнувшихся от сырого снега ветках начали орать птицы, вызывая ни с чем не сравнимое ощущение проходящих холодов — снег оно конечно в пушнину, но как и всё другое — в своё время.

Лёд на реке стал буквально зелёным, а потом превратился в водяную кашу; вода текла и поверх, и под ним. Под сугробами, которые за зиму выросли в иных местах на два беличьих роста, зажурчали ручьи — причём если сначала они зажурчали, то потом всё просто поплыло. Дороги, не вымощенные камнем или деревом, на время паводка существовать прекратили — а мощёных в Щенкове имелось пух да нипуха, по большому счёту лишь две магистрали, крестообразно проходившие через цокалище. Поскольку это была далеко не аномалия, грызи загодя подготовились к событию: кому что было нужно на ближайшие десятки дней, завезли заранее, прочистили дренажные канавы и убедились, что не подтопит гнёзда. Ну и вспушились, конечно, но это по умолчанию.

В отсутствии путей сообщения была не только, да и не столько задержка для возни, сколько повод раскинуть мыслями. Будучи временно отрезанными от цокалища, грызи полностью возвращались в то время, когда крупные белки отличались от мелких больше всего размерами, а не рассудком — всмысле, возвращались в прекрасную Дичь, а не теряли рассудок. Рассудку такие тренировки как раз очень помогали, потому как если белка не соображала, как трясти просто, то не сообразит и в цокалище, что мимо пуха… Немало грызей как раз использовали паводок, чтобы разбрыльнуть мыслями — особенно из тех, кто в остальное время крутился, как белки в колесе.