Второй Беличий Песок - [128]

— Йа сейчас наберу дребузни! — цявкнул Баклыш.

— Йа с тобой! — подпрыгнула на пол-роста его сестра, мотнув пушным хвостом.

Грызунята с шуршанием скрылись в густых зарослях высоченной травы, подступавшей к самому огороду; собственно трава упиралась в полосу, засыпанную толстым слоем старого игольника, и тут же торчала изгородь из редких жердей, оплетённая хмелем. Поотдаль возле ручья вопил медведь — судя по всему не вслуху какого-то события, а чисто из любви к искусству. Медведей, как было цокнуто, никто не опасался, потому как его и слышно, и носом чуется за много шагов, и главное вообще это не тот зверь, который только и думает о крови. Крупные пуши продолжали неспеша культяпить почву.

— Йа диковато рада, — цокнула Ситрик.

— И к тому же оригинальна, — добавил Макузь, — Что именно ты имеешь вслуху?

— Пуховых мячиков, — счастливо прищурилась она, — По-моему они очень сгрызлись друг с другом, как тебе кажется?

— Вполне себе сгрызлись, — подтвердил грызь, — Чего бы и нет.

— Бывает по разному, — цокнула белка, — Йа никак не могу цокнуть, что не люблю свою сестру, но мы с ней как-то не часто вместе трясли, так что и.

— Ну да, — подумав, цокнул Макузь, — Но ведь это в пух, а не мимо.

— Это в пух? Это точно по центру пуха! — поправила Ситрик, — Очень радостно слышать, когда грызунята радуются.

— Главное, чтобы бока не заболели.

Грызи в очередной раз покатились по смехам, потому как бока у них действительно побаливали от этого процесса. Когда же Макузь не катался — а всё-таки он не катался большую часть времени, иначе понятно что — то картина Мира, попадающая в раковины и яблоки, отчётливо светилась Хрурностью, как золотое солнце на восходе, как зелёные еловые свечки весной… короче цокнуть, картина была в пух. Будучи белочью, Макузь как и все остальные животные зачастую испытывал страхи — от непонятности окружающих процессов, таких как гуси, от возможных опасностей, и тому подобное. Однако по мере того как он вёл перецокивания с пушами и узнавал всё больше, становился сильнее тот самый свет Хрурности, практически ощущаемый пушными рыжими ушами, как солнечный.

Кстати цокнуть, цвет ушей тут роли не играл, потому как достаточно было слухнуть на довольную мордочку Ситрик, чтобы понять что и она тоже эт-самое. Макузь с той самой упомянутой диковатой радостью слышал, что ничто не может помешать продолжать возиться в Лесу, и даже если и помешает — то они и так же пошевелили хвостами вполне достаточно. Грызя нисколько не огорчала мысль о том, что его собственная жизнь конечна, потому как он слышал своими ушами, что бесконечна жизнь Мира, а это было для него гораздо важнее. И что немаловажно, пуши прикладывали к этой жизни свои лапы, чтобы ярче был свет Хрурности, ну и всё такое.

В частности, Ситрик и Макузь обельчились только по здравому рассуждению, а не как белочь, от нечего делать. Они знали, что если так делать — пухни не оберёшься, и не делали. После рождения грызунят мысли родителей всё время возвращались к ним, причём отнюдь не столько в плане того, чтобы накормить их, потому как накормить дело крайне нехитрое, с которым справляется на сто пухов и белочь, и любая улитка. Пуши раздумывали над тем, как передать грызунятам то самое чувство хрурного света, что заставляло их выматывать уши. И никак нельзя цокнуть, чтобы это у них не получалосиха — Баклыш сам спросил, а где грызи учатся считать и писать буквы, а Речка за компанию. Конечно крупные белки подвели его к этому, но не напрямую, и уж тем более им не пришло бы под уши настаивать на том, чтобы грызунята учили грамоту и счёт — в частности просто потому, что это бесполезно.

Рыжие уши в количестве четырёх штук появились на тропинке уже с другой стороны — Баклыш и Речка обошли край поля по осиннику и березняку, набирая веток на костёр, и теперь пёрли полные охапки. Хотя они явно набрали куда больше, чем стоило, и еле тащили тяжёлые связки, Ситрик и Макузь только переслухнулись и хихикнули, а крошить на уши грызунятам ничего не стали, потому как это мимо пуха. На песчаной площадке возле навеса, который на этом участке заменял дом, затрещал костерок, и достаточно быстро подоспел обещанный чай, сдобренный сушёной сахарной репой. Пуши уселись на скамеечки, уставились ушами на грядки и небо — так чтобы поровну попадало — и поцокивали, как обычно.

— Как думаешь с этой штукой, Ситти, — Макузь мотнул ухом на участок вокруг, — Вроде место самое в пух, должны вырастить достаточно корма.

— Ну, вон оттуда сосны затеняют, — показала на сосны белка, — Но в остальном да, в пух. Тут главное что? Не упираться чрезмерно, как иногда бывает.

— А кто собирался?

В ответ грызуниха показала на Речку и Баклыша, которые пухячили лапами землю, как кроты.

— Им можно, — улыбнулся грызь, — А нам нельзя. Летом конечно покормиться самое в пух, а полные запасы картохли и зерна пусть колхоз обеспечивает.

— На колхоз надейся, а сам распушай, — цокнула Ситрик старую пословицу.

— Распушим, — заверил он, — Как йа прикинул, у нас за зиму примерно мешок муки изводится.

— Так мы не растим зерна! — удивился Баклыш.

— В запятую, зерно растят другие, а мы картохлю и моркву. Мешок муки это примерно десять мешков картохли, плюс ещё десять мешков самим слопать, итого двадцать. Вот если что будет больше этого — обменять.