Второй Беличий Песок - [108]

Переделаный под узкую колею паровоз «ящерица» был тем ещё чудищем конструкторского произвола, фантазии и недомыслия — что впрочем отличало и все остальные изделия такого рода. Как уже уцокивалосиха, увеличенный котёл висел между колёсными тележками на малом расстоянии от рельс, чтобы не повышать центр тяжести; его центральная часть была даже ниже рельс! Прикинув, чем это чревато, Макузь проследил за тем, чтобы на паровозе был годный передний щиток, сметающий с дороги всё, что может попасть под брюхо. Кроме того, пуши поставили одну стандартную тележку с колёсами малого размера, а вторую — со своими, раза в три больше. Это объяснялосиха тем, что на большие колёса проще передать тягу, и они лучше цепляются за рельсы.

Как раз над большущими колёсами торчала будка машиниста, сделанная как обычно — деревянный ящик, усиленный полосами железа. Будку можно было отсоединить от рычагов и тяг и откинуть на петлях набок, чтобы добраться до поршневой группы, находившейся под ней. Загрузку же топки пришлось делать с другой стороны, где к паровозу — если «паровоз» тут не слишком громко цокнуто — цеплялся тендер — ну, если и «тендер», понятно что. Таким образом машину должны были гонять либо два грызя, либо один, бегая туда-сюда от места кочегара до места машиниста.

Макузь собственно сам попробовал и нашёл, что это сойдёт, хотя и хлопотно. Как это обычно делалось, паровоз переводился на самый малый вперёд, грызь убеждался, что дорога на ближайшие шагов двести-триста свободна, и лез из кабины в кочегарку, бросал дрова и обратно — машина за это время успевала проползти шагов сто — сто пятьдесят; её не останавливали окончательно вслуху того, что тронуть с места гружёный поезд, да собственно и пустой тоже — самое сложное во всём процессе вождения. Стоило слегка зевнуть, и колёса начинали буксовать, тут же отшлифовывали рельсы и дальше даже песок помогал плохо — к тому же, люто истирал полотно пути. Опытные железнодорожники ухитрялись раскачивать стоящий состав, так что некоторое натяжение, создававшееся между вагонами, помогало сдвинуть поезд с места — и местным пушам предстояло выучиться, как это делать, воизбежание. Пуши, собственно, не возражали, а даже напротив — цокали и трясли ушами.

Что касается Ситрик, так она и цявкала, глядючи на строящийся посёлок с движущегося паровозика. Ящерица без вагонов разгонялась, по прикидкам, до десяти килошагов в килоцок[3], хотя куда больший интерес представляло, насколько она разгонится с вагонами.

Тем не более, на испытательные пробеги сбегались многие пуши, потому как если цокать о массивной машине, то паровоз двигался быстрее всего остального, причём значительно — колёсные паровики и плавсредства обычно так не разгонялись. Когда фонтанирующий дымом паровоз пролетал мимо, часто слышался звук трясущихся ушей. Правда, у этого ореха, как и у всякого другого, была ружа.

— Грызаный стыд! — цокнул Макузь, послушав назад по пути.

— А что? — уточнила Ситрик.

— Да слухни, сколько эта калоша тормозила с полного разгона!

Калоша, судя по замерам, тормозила шагов сто, что не попадало в пух. Правда, трудно было ожидать другого, тормозя прижимаемым к колесу башмаком из деревяшки — как на телегах. Пришлось потом разбрыльнуть и сделать мощный тормоз — этот уже останавливал весь поезд с грузом от силы за сорок шагов, правда от торможения на всю Дурь следовало по возможности воздерживаться, чтобы чего не отлетело.

— Вообще, мне нравится, — цявкнула Ситрик и вспушилась, — Особенно когда эта линия одна. Если бы их было слишком много, это мимо пуха, а так в.

— Это точно замечено, Ситти, — кивнул грызь, — Поэтому линия и досюдова, а не до Щенкова.

— До Щенкова? — белочка покатилась по смеху, — Жаба удушит вусмерть и сразу!

— Это потому что никто так не делает, — пояснил Макузь, — Краснозоринские нам бы рельсы и не продали для такого идиотизма ни за каких бобров, а для того что в пух — и в должок дали.

— Ну, это понятно. Кстати, Бобрыш цокал, что скоро возможно нам с тобой отдадут комнатушку в избе, пока что два на полтора.

— Ммм, — подёрнул ухом грызь, — Ты знаешь, что йа бы сначала разместил залётных трясов, чтобы не разбежались.

— И как ты думаешь, кто-то меньшая белочь, чем ты? — фыркнула Ситрик, — Трясы все размещены, и залётные, и заплывные.

— А, тогда совсем другое кудахтанье!

Это было совсем другое кудахтанье. Благодаря тому, что брёвна удавалось подвозить на поезде, грызи закончили первые избы для общаг не летом, когда они уже не особо нужны, а весной, когда нужны они особо. На первое время каждую комнату разделили перегородками из клоха на три части, чтобы всем влезть — и влезли, надо заметить. Центральную избу тоже строили, но пока там не было крыши, и её роль выполнял навес опять-таки из брезента, чтобы не лило. Ситрик и прочие пуши, причастные к ведению Учёта, радовались, что пока у них мало бумаг — потому как их просто некуда было положить, так чтобы не размокли.

Как это не выслушило странно, к лету стройка почти не утухла — сказывался режим хохолков, приобретённый в начале всей возни. Как только половодье сошло на нет, по дороге от Чихова пошли колёсные паровики, добивая доставку тех грузов, что не успели перебросить зимой. Более того, доставка работала в два хвоста — как со стороны Чихова, так и со стороны топи, через Шишмор и Сушнячиху, и далее по уже проложенной узкоколейке. Незадолго после Первомая путь дотянулся до Керовки, что было встречено, и в том числе обобрительным мотанием раковинами. Вывозить тар в Таров не начали только потому, что были не готовы хранилища — по ходу шерсти, они только намечались.