Второе рождение Жолта Керекеша - [76]

— Конечно, — сказал Керекеш, внимательно следя за речью Жолта.

— Откуда же взялся зайчонок? — спросила сконфуженно Магда, зная, что Жолт обо всем догадался.

Жолт повернулся к Магде и стал объяснять, слегка подражая тону проповедника:

— Он попал туда вместе с зайчихой, которая спустилась в долину. Какое-то время они кормились в кооперативном саду. Потом явилась собака, а может быть, человек или кто-то еще. Зайчиха убежала на холм, а детеныш приютился в траве.

— Почему ты говоришь в такой поповской манере? — спросил Керекеш.

— А что, непонятно? — скрипучим голосом, неприязненно спросил Жолт.

— Отчего же? Понятно.

Воцарилась тягостная тишина.

— Что же стало с зайчонком? — разрядила напряжение Магда.

— Я завернул его в лист лопуха и отнес на холм.

— В лист лопуха? — спросил отрешенно Керекеш.

— Чтобы не было запаха человека.

— Понятно.

— Теперь мне уже можно лечь? Спокойной ночи!

Жолт попятился к двери.

Керекеш сделал несколько неуверенных шагов, но Жолт, словно спасаясь от преследования, выскользнул молниеносно за дверь.

— Этот экзамен был не только не нужен, но и бестактен, — с упреком, с досадой сказала Магда.

— Возможно, — ответил Керекеш. — Но я должен был знать, в состоянии ли он связно вести рассказ.

Магда молчала и думала о том, что муж ее, как ни странно, совершенно не сознает своей бесчувственности. Как он этим похож на сына или наоборот: сын на него. Одним словом, феноменальное сходство.

Керекеш не мог заснуть. Он курил, стараясь избавиться от чувства неловкости.

*

«Так обстоят дела!» — с безмерным удивлением сказал себе Жолт. Он машинально сполоснул водой лицо, переоделся в пижаму и легкими шагами вошел в свою комнату. На половине Беаты было полутемно. Девочка спала очень тихо. Жолт всегда с любопытством заглядывал к ней и прикидывал расстояние от одеяла до звезды висевшего на стене ковра: если при дыхании они друг друга касались, значит, все в порядке, девочка спит. Обычно он говорил ей несколько слов, но вообще-то будить ее не имело смысла, потому что Беата лишь улыбалась слипающимися, затуманенными глазами, что-то невнятно лепетала и, счастливо вздохнув, тут же засыпала опять.

По волнистому желобку кинопленки Жолт запустил стальной шарик. Шарик противно застучал по паркету, но Беата и от этого не проснулась. В какие безвестные дали унесли ее сны? А могла бы проснуться, хотя бы раз в жизни, чтобы выслушать его историю. Ведь что-то произошло. Но что? Что, черт подери, произошло? Жолт все еще чувствовал на лице холодный, изучающий взгляд отца. А потом, без всякого перехода, его щек, играя, коснулись мягкие руки Ольги. Для начала эти ощущения надо было как-то разъединить.

«Ну, посмотрим», — сказал себе Жолт и стал резко насвистывать сквозь зубы.

Беата зашевелилась, и Жолт бросился к ней. Она подняла русую голову. Сонный, затуманенный взгляд и чуть удивленная улыбка.

— Ты свистишь? — спросила она.

— И ты засвистела бы, если б знала, что сегодня случилось. Ты проснулась, Беата?

— Да, — послушно ответила девочка.

— Нет, ты совсем не проснулась. Иначе бы ты спросила, что со мной сегодня произошло.

Приподняв голову и пытаясь проснуться, Беата что-то забормотала.

— Наконец-то я перестал чувствовать себя букашкой, — сказал Жолт.

Голова Беаты медленно поникла.

— Ну ладно, спи. — Жолт побрел на свою половину, обходя на ковре круг света от лампы. — Главное — что я перестал быть ничтожеством, я уже не букашка! Линзу, о которой мне рассказывал Амбруш, я держал спокойно, без всякого напряжения. И мог держать ее бесконечно. Надо бы рассказать это Амбрушу. Но как я ему расскажу? Ведь в этом же вся загвоздка. Ясно одно: Амбруш был прав, когда говорил, что и я могу все душевные силы собрать хотя бы в «крошечный фокус», как Гри?горс, победивший злого брата.

Это был, очевидно, рассказ, который прочел ему Амбруш, внимательно следя за выражением лица мальчика и зачем-то прикрыв обложку книги. Жолт запомнил название: «Удар кулаком». Удар этот был особенный. Его делала мощным не физическая сила. Злобный брат Григорса — Франн черпал силу в своем мускулистом, грубо скроенном теле. А у Григорса был дар необычный: когда ему было нужно, он все душевные силы собирал воедино и вкладывал в свой удар.

Амбруш объяснил это так: увеличительная линза в свою выпуклую поверхность собирает солнечные лучи; если под пучок этих лучей подставить руку, рука моментально дернется…

— И убьет букашку, — подхватил Жолт.

— Вот именно. И у тебя есть нечто вроде этой линзы. Как у Григорса…

Тогда у Жолта мелькнула мысль, от которой даже блеснули глаза: это новое знание пригодится ему когда-нибудь в драке.

Жолт бросился на низкую тахту, погасил под красным абажуром лампу и при неоновом свете, проникающем с улицы, глубоко задумался. Что же это? Неожиданно встретив Ольгу, припоминал Жолт, он вдруг ослабел и сразу ощутил набухающий в горле ком. Но длилось это считанные секунды, потому что он, как Григорс, собрал в «фокус» все свои душевные силы… и кома в горле не стало. А потом, когда пальцы Ольги коснулись его лица, он задышал полной грудью, легко и вольно вбирая свежий, прохладный воздух, и понял, что муке конец: больше ему не придется ловить поминутно ускользающие звуки. «Где-то во лбу у меня скрыта эта самая «линза», но не Амбруш ее нашел. Амбруш только хотел, чтоб она у меня была. Я почувствовал ее сам. Когда папа, уставившись на мои губы, велел мне рассказывать, я стал спокойно рассказывать. Потому что собрал свои силы в «фокус»… И я сразу же разгадал папину мысль. Значит, я могу сказать Амбрушу, что случилось: больше я не букашка, не тля. Таковы дела», — думал Жолт уже в преддверии сна.