Второе посещение острова - [24]

— Вы мне не обязаны нравиться, – сухо ответил я, сдавая ей с рук на руки Гришку. – Сейчас тоже переоденусь, и пойдём.

Ответ

С мальчишества я избегаю сборищ.

ни разу с демонстрацией не шёл.

От митингов рокочущего моря

становится нехорошо.

Таскают кто хоругви, кто – портреты,

скандируют, что крикнут им с трибун.

Но левых, правых – всех относит в Лету.

Политики их видели в гробу.

Не здесь дела вершатся мировые.

И грохот сборищ – только нужный фон.

А люди прут, как стадо. Все такие…

Милиция стоит со всех сторон.

Вы замечали – к толпам примыкая,

своё лицо теряет человек?

А жизнь, она короткая такая,

такой короткий человечий век…

Глава десятая

Поглощённая собой, она, должно быть, не обратила внимания на дырищу в моей челюсти, на то, что я начал шепелявить. Вчера разок окунула Гришку в прибрежной пене прибоя, за час, проведённый на полуденном пляже, сама ни разу не искупалась, ухитрилась сжечь плечи. Ночью вроде не кашляла, зато под утро разбудила стуком в дверь – нет ли у меня какой‑нибудь мази от волдырей.

Когда я откликнулся, мол, нет, спросила: «А что, если помазать плечи тампоном с мочой?»

Я ответил, что не верю в уринотерапию.

С тех пор уже не спал. Вместо того чтобы рвануть на море, пока за мной не приехал Никос, валандался то у себя в комнате с этими своими записями для тебя, Маринка. Ибо обещал вести записи каждый день. То сооружал себе завтрак на кухне, понимая, что после очередной хирургической операции, которую, в сущности, представляет собой зубодрание, вряд ли смогу нормально поесть что‑либо более или менее твёрдое. Потом брился.

И вот теперь в начале девятого, садясь в машину приехавшего за мной Никоса, я увидел выскочившую на террасу Люсю.

— Знали бы ваши читатели, как вы развлекаетесь с утра до вечера, оставляете меня одну с ребёнком! Обождите! Кину вам деньги – нужно купить что‑нибудь к обеду. Мясо, рыбу. Овощи. Какие‑нибудь фрукты! У меня температура, плечи горят!

— Куплю! – крикнул я, сел к Никосу, и мы поехали.

— Очень амбициозная, – сказал Никос. – Она не твоя жена. Что она хочет? Почему позволяешь на себя кричать?

Я ничего не ответил.

Пока не было посетителей, Никос удалил мне ещё два зуба, вернее, то, что от них осталось. Долго мучился с каким‑то корнем.

— А видел, как Жану Габену удаляли зуб без анестезии? – спросил Никос, когда, утирая холодный пот со лба, я поднимался с кресла. – В Чехословакии показывали такое кино, когда я был гимназист.

— Помню! Я тоже видел! Как он прятался от кого‑то в мокром трюме на пароходе, и у него разболелся зуб.

— А потом на земле врач–садист сделал ему экстракцию без анестезии, – подхватил Никос. – Потому что у Габена не было денег. Помнишь, как он терпел? А я тебе делаю с анестезией. Терпи! В воскресенье тебе будет отдых.

— А в субботу?

— В субботу – нет. Иначе не успеем сделать протезы. А в воскресенье ты, я, Инес и девочки едем на пикник в мою землю. Хорошо?

— Хорошо.

Огорчённый тем, что до воскресенья было ещё несколько дней, я забыл заранее принять у Никоса анальгин и опять, сплёвывая по дороге кровь, спустился к набережной, чтобы запить таблетку в каком‑нибудь баре, но только не у Дмитроса в «Неос космос», так как он снова начал бы бесплатно угощать.

Хотелось немного отсидеться, придти в себя. Тем более, утренний пляж, свидание с морем наедине – эта единственная отрада была, как и вчера, потеряна.

Я приземлился за одним из уличных столиков у кафе «Мифос», где когда‑то зимними вечерами собирались местные папенькины сынки с толстыми бумажниками в задних карманах и тяжёлыми связками ключей, свисающих на щегольских цепочках с широких ремней джинсов.

«До сих пор не сходил на свидание с Домом», – подумал я, запив таблетку вынесенной мне официантом кока–колой.

Сколько раз в Москве вспоминал о Доме, как о живом существе! О его огромной верхней комнате, куда с утра заглядывало зимнее солнце, и где так хорошо думалось. Особенно если стоишь у плиты и варишь кофе в паузах между долгой работой за столом. Там была старинная корабельная лампа и присланный мне Сашей Попандопулосом итальянский обогреватель с тихо кружащимся пропеллером за решёткой. Вспоминал о наружной лестнице, по которой вечером, заперев дверь, я спускался в крохотный дворик с ронявшим плоды мандариновым деревом, скрежетал ключом в наружном замке нижней комнаты с тахтой у камина, почему‑то доверху заполненного свёрнутыми узорчатыми одеялами и длинными подушками. Подобранные на земле мандарины были восхитительно ароматными, сочными.

— Владимирос! – ревнивый окрик Дмитроса, шедшего к себе в бар, заставил меня очнуться.

Он глянул на пластиковую бутылочку кока–колы, на лежащую рядом початую упаковку анальгина.

— Калимера! – сказал Дмитрос по–гречески. – Доброе утро!

— Калимера, – отозвался я, и в этот миг в сознании отчётливо прозвучало: «Сидит, ничего не делает, а время проходит».

— Время зря теряем? – сказал я на варварской смеси греческого и английского.

Несколько ошеломлённый Дмитрос кивнул, всё‑таки заставил меня подняться, пойти с ним к его бару, благо тот находился в двух шагах.

— Сделал тебе ксерокс карты острова, – втолковывал Дмитрос. – В пятницу отправитесь на боте с Янисом к норд–сайд, а я поеду на «форде», сколько хватит дороги до северного хребта, повезу палатку, пресную воду, баранину или свинину. Что ты предпочитаешь?