Второе падение Монсегюра - [16]

И это не случайно. Начать с того, что сам Мани был хорошим художником и иллюстрировал свои произведения странными орнаментами, но не изображал Бога или ангелов, поскольку эти изображения были запрещены в его религии как идолопоклонство[211] – этим манихеев напоминают современные мусульмане, Ильва Хагман, сравнивая катаризм с манихейством, отмечает, что последнее внесло богатый вклад в области поэзии, музыки, литературы и живописи. Хотя расцвету катаризма сопутствовала культура, характеризуемая бурным художественным, поэтическим и музыкальным творчеством, влияние катаризма на искусство, по мнению И. Хагман, нельзя сравнивать с влиянием манихейства. Она считает манихейство одной из самых эстетизирующих и художественных религий, какие только знал мир[212]. Различие это вводится И. Хагман как одно из доказательств ее тезиса, что катаризм не являлся «нео-манихейством».

Ж. П. Картье видит в катарском Лангедоке «целую цивилизацию, которая была приговорена к смерти, несомненно, по той причине, что она появилась слишком рано и намного опередила свое время. Пришлось ждать Ренессанса, чтобы увидеть ее возникшей вновь, в иной форме». Картье называет эту цивилизацию «смеющейся»[213].

Б. Данэм тоже считает, что эпоху расцвета катаризма на юге Франции можно с полным основанием назвать Возрождением[214]. Лангедок, по его словам, стал тогда наиболее культурной частью Европы, где удивительно удачно сочетались воедино лучшие стороны рыцарства и деловая практика[215]. К. Маркс отмечал, что в ту эпоху «в южно-французских городах наблюдаются вольность и независимость, неизвестные еще нигде в Европе»[216]. Вольности эти, естественно, распространялись и на евреев, которых тогда повсеместно презирали, и Лангедок был единственным местом на Западе, где к ним относились терпимо[217].

Последнее обстоятельство очень не нравилось А. Селянинову. Он называл альбигойцев «сектой, созданной евреями»[218], ссылаясь при этом на французских авторов, таких как аббат Шарль, утверждавший, что «к XII веку евреям окончательно удалось завладеть Провансом, Гиенью и Лангедоком, где они... посредством альбигойского масонства совратили многих христиан», или Э. Мишле, который называл катарский Лангедок «французской Иудеей».[219] Известно, что А. Селянинову за всеми ересями мерещились евреи, но это далеко не единственная гипотеза: есть, например, версия, что за всеми ересями от арианства до катаризма, тамплиерства и масонства стояли потомки династии Меровингов[220].

Одни переносили на катаров свои антипатии к евреям, другие пытались сделать из катаров своих союзников в борьбе с евреями. Известно, что Розенберг стремился очистить христианство от иудейского наследия, поэтому его очень привлекало в катарах то, что они отвергали Ветхий Завет[221], но в отрицательном отношений к этой части Писания сходились и манихеи, и гностики, и даже Лев Толстой – вряд ли это достаточное основание для того, чтобы объявлять их «предтечами фашизма».

Вовсе не евреев и не фашистских предтеч ринулась искоренять крестоносная Люциферова челядь. По верному замечанию Ж. Дювернуа, это была самая настоящая крупномасштабная война, вторжение с целью завоевания, начавшееся с массовых убийств с целью устрашения[222]. Как евреи начали в 1948 г. завоевание Палестины с Деир Ясина, так и крестоносцы устроили для начала кровавую бойню в городе Безье, который был взят ими 22 июля 1209 г., где после этого не осталось ни одной живой души. Именно тогда папский легат Амальрик (душа коего ныне обитает в теле Ю. Бородая) бросил свой знаменитый лозунг: «Убивайте всех! Господь разберет своих».

15 августа того же года пал Каркассонн. Этот город, как и Безье, присвоил себе вождь крестового похода Симон де Монфор в качестве вознаграждения за свои «подвиги». Захватив после этого Кастр, Симон де Монфор сжег там всего двух катаров. Гораздо более трагичными были последствия падения замка Минерв в июле 1210 г. Захваченные там катары категорически отказались отречься от своей веры, вследствие чего были сожжены 140 человек. Следующей жертвой крестоносцев стал город Лавор, взятый ими 3 мая 1211, после чего были отправлены на костер, по разным данным, от 300 до 400 катаров. Еще 60 жертв добавились к ним после сдачи замка Кассес.

Хотя граф Тулузский Раймон VI принес церкви публичное покаяние еще в июне 1209, это не спасло его земли от вторжения крестоносных банд. В июне 1212 г. Симон де Монфор подошел к Тулузе. Город ему взять не удалось, но за год он завоевал почти все графство. На помощь своему родственнику Раймону VI в его борьбе против «крестоносцев» пришел ревностный католик, король Арагона Педро II. Однако в битве при Мюре 12 сентября 1213 они потерпели поражение, и Педро II погиб. Здесь следует отметить одно интересное обстоятельство. Наши историки давно гадают, почему Дмитрий Донской обменялся доспехами с одним из своих воинов накануне Куликовской битвы. Но то же самое сделал Педро II накануне битвы при Мюре – таков был обычай того времени[223].

В 1215 году Симон де Монфор овладел Тулузой. Через два года Раймон VI вернул себе свою столицу. Симон де Монфор снова осадил ее, но 28 мая 1218 г. погиб. Его сын Амори не обладал полководческими талантами своего отца, крестоносцы стали терпеть одно поражение за другим, и к 1224 году ситуация в Лангедоке стала такой же, что и накануне крестового похода. В  1226 г. на Лангедок двинулась огромная французская армия короля Людовика VIII. Короля этого в том же году сменил Людовик за следующим номером, но Тулузу это не спасло. Раймон VIII, унаследовавший графство в 1222 году, подписал 12 апреля 1229 г. унизительный договор в Мо, принес публичное покаяние перед собором  Парижской  Богоматери, а его графство было присоединено к землям французской короны. Лангедок был отдан на растерзание инквизиции.