Второе апреля - [64]

— А вы кто будете? — спросил он.

— Я буду Рая, — сказала она, вспыхнув, — Лычкинова.

— А моя фамилия Усыченко. Петр Иванович.

— Очень приятно, — сказала Рая.

Он был первый человек в жизни, обратившийся к ней на «вы». Он был первый мужчина, разговаривавший с ней всерьез. Вообще мужчин в Гапоновке было мало. Винсовхоз был средней руки, и самостоятельные люди тут не задерживались. Они, конечно, находили себе что-нибудь получше... И еще он был вежливый.

Многие не понимают этого, не ценят. А Рая очень понимала и ценила. Ее отец был пьяндыга и хулиган: бывало, страшно бил маму и таскал из хаты вещи. Когда он уехал наконец в Ейск, бросив маму с двумя девчонками, они даже не стали его искать. Хотя имели право на алименты. До сих пор Рае зябко смотреть на его портрет, который мама почему-то не велит снимать: звероватое лицо, полосатая рубашка, пиджак со значком «Ворошиловский стрелок».

— Значит, договорились, — сказал он на прощанье и отдал ей честь и улыбнулся со значением. — Буду иметь прицел на вашу бригаду.

2

Но суждено было иначе. Когда на другой день Петр пришел в райком, чтобы стать на партучет, ему сказали, что ни в какую бригаду идти не надо. Есть для него другое назначение. Как он посмотрит на должность инспектора кадров?

— У меня же образование слишком небольшое, — сказал он. — Восемь классов. И я все забыл. И вообще имею желание поработать на трудовом фронте.

Но ему прямо ответили: найдется кому поработать, а такой человек, как он, нужен для более высокого назначения. И вообще — должен понимать — ему оказывают большое доверие.

Как видно, им понравилась его биография. Хотя совершенно ничего такого специального и секретного Петр не делал. Был старшиной, охранял разные учреждения — и все.

И вот он воцарился за железной дверью в прохладной комнате, узкой, как могила, с железным гробиной в углу — сейфом, раскрашенным под дуб. Окошко было маленькое и где-то под самым потолком. Так что насчет тени тут было даже лучше, чем в знаменитой седьмой бригаде.

Целый день Петр тоскливо слонялся по узкому проходику между столом и сейфом и читал листки по учету кадров. Он обязан был знать свои кадры. Это была его должность...

А вообще-то с наймом и увольнением особенной загрузки не было. Раз уж кто сюда попал — так и работает... Тут хочешь не хочешь — оставайся. Без паспорта не уйдешь. А паспорта — вот здесь они, в сейфе. Тоска была зеленущая.

... Он нервно зевал и потягивался, до хруста в костях. Казалось: никогда, никогда не привыкнет.

Но ничего, привык.

— Так, значит, вы рождены за границей? — говорил он, проницательно и строго глядя на заведующего конным двором — небритого дядьку, уныло мявшего свою кепочку.

— Сейчас это действительно считается как заграница. А тогда это считалось как Россия. Город Лодзь. Я в семилетнем возрасте переехал. Вакуировался, в связи с империалистической войной.

— Н-да, — укоризненно говорил Усыченко. Он не знал точно, почему это нехорошо, родиться за границей, но точно знал, что это нехорошо. — Ну ладно, товарищ Конопущенко, идите работайте...

Он, конечно, немного подражал дивизионному дознавателю товарищу Ярикову, к которому его самого однажды вызывали. Три года назад, по случаю пропажи валенок из караульного помещения.

На него тогда произвел большое впечатление товарищ Яриков. Он здорово работал. Как-то умел внушить людям чувство ответственности. Заставлял задуматься над всей своей жизнью каждого, даже невиновного, каким был в том случае сам Петр. Он был строг, товарищ Яриков, но справедлив — он не посадил Петра на восемь лет, хотя вполне мог посадить, ибо валенки действительно пропали! Три пары!

3

Но все равно, тоскливо было Петру. И плохо. Может, даже бросил бы он все это к черту, пренебрег бы высоким доверием, если бы не Рая. Она влетала к нему в кабинет, как птичка в кладовку. И начинала чирикать и заливаться. И он веселел с нею. Рассказывал разные истории: как отдыхал в санатории «Серебряный пляж», и как один его знакомый парень задержал крупного шпиона, и как скирдовали ночью у них в деревне. (И даже спел песню, которую они тогда пели.) Заведующий конным двором, урожденный иностранец, никогда не поверил бы, что он вот так может!

Петр настолько потерял голову, что однажды в рабочее время, под предлогом уточнения каких-то там обстоятельств, пришел к ней в седьмую бригаду, на косогор. И проторчал там полдня. И даже научил девочек той самой прекрасной песне: «Мы червонные казаки, раз, два, три. Переможные вояки, раз два, три».

Но, вообще, зря он себе это позволил. Потому что как раз тогда потребовались сведения товарищу Емченко, секретарю райкома. А «кадров» на месте не оказалось. И был хай.

— Вот вы ушли со своего поста, — сказал товарищ Емченко. — Предположим, по делам. Вы ушли, а в это время, представьте себе, к вам пришел трудящийся. Со своими жалобами и предложениями. А вас нет. Как вы считаете это? А?

— Да у него там одна Раечка есть, — защитил Петра рабочком Сальников — толстомордый добряк.

— Причина уважительная, — сказал товарищ Емченко, усмехаясь. — Это которая Рая?

— Да такая чернявенькая, — сказал рабочком. — Ничего девочка. И образованность (он округло повел в воздухе руками, изображая зад). И начитанность (он приложил растопыренные руки к груди).