Вторая жена Пушкина - [12]

Бледная Диана

Глядела долго девушке в окно.

(Без этого ни одного романа

Не обойдется; так заведено!),

-- продекламировала она. -- Ну от шампанского вы, надеюсь, не откажетесь?

Она вытащила из холодильника бутылку, купленную заранее, поставила два бокала, с трудом, пустив пробку в потолок, открыла и неловко налила. Шампанское зашипело, пена поплыла через края на клеенку.

-- Извините, что дешевое. Зато импортное, из Венгрии. Давайте выпьем, Александр Сергеич! Выпьем за то, чтобы все у нас с вами было, как у людей!

Он кивнул. Диана выпила свой бокал, глядя Пушкину в глаза, закашлялась и, поскольку второй бокал оставался полным, выпила и его. Пузырьки защекотали в носу. Стало хорошо и легко. Кастрюльку с супом она поставила обратно в холодильник. Подошла к Пушкину, обняла за шею, прижалась к нему, поцеловала в щеку.

-- Фу, как от вас краской пахнет! И нафталином... Можно, я вас еще подушу? Замечательные духи, другие, тоже французские. Брат из Мексики прислал. Только опять женские... Вы знаете, сколько сейчас? -- спохватилась она. -- Полночь. Для вас, конечно, только начиналось бы гулянье, а мы в это время уже должны спать. Завтра-то на работу...

Диана ласково погладила его по волосам, и он тоже нежно к ней прижался.

-- Хотите меня? Знаю, знаю, все вы одинаковые... Потерпите немного. Сейчас ляжем.

Она поспешно раздвинула диван, постелила чистую простыню, достала из шкафа подушку с одеялом.

-- А теперь, Александр Сергеич, отвернитесь, я разденусь.

Но он не отвернулся. Она раздевалась, а он смотрел. Диана скинула одежду, попрыгала, стаскивая колготки, и теперь стояла перед ним. Сама удивилась, что совершенно его не стесняется. Ей хотелось пококетничать, и она пристыдила его:

-- Вы мужчина, вам положено меня раздевать. А выходит, я вас...

Пушкин покорно ждал, пока она снимет с него мундир, сапоги и рейтузы. Она взяла его, раздетого, под руку и медленно повела к дивану, стараясь не глядеть на то место с курчавыми, как на голове волосами, которое столь эффектно изобразил Дасюк. Положив Пушкина лицом к себе и укрыв одеялом, она погасила свет и юркнула к нему.

-- У меня никого до вас не было, -- призналась она ему. -- И не могло быть. Еще в школе я вас полюбила, целовала ваш портрет в учебнике. Вы -первая моя любовь, вы -- последняя. Я однолюбка: всю жизнь люблю только вас! Для вас себя берегла, только для вас... Наконец-то вы это поняли и пришли ко мне! Значит, вы тоже...

Повернувшись лицом к нему, она гладила его по голове и по спине. Едва усмехнувшись, он кивнул, протянул к ней руки.

-- Вы меня задушите, -- прошептала она. -- Я готова сейчас же умереть от счастья. Хотите? Вот я. Берите меня!

Комок подкатил к горлу. Судорога свела ее тело. Она застонала, прижимаясь к нему, покрывая поцелуями его лицо, волосы, шею, плечи, грудь.

Это была первая в ее жизни брачная ночь.

8.

В комнате поселился мужчина, что Моргалкина тщательно скрывала от соседей. Не поймут. Будут смеяться и, конечно, завидовать. Донесут в домком, что он не прописан.

Поскольку они спали вместе, нелогично было говорить Пушкину "вы". На "ты" с ним она перешла естественно, даже не заметила. И он стал говорить ей "ты".

Вечером она раздевала его, укладывала рядом с собой, а утром поднимала и одевала. Он глядел, как она пила кофе, но сам не завтракал, ссылаясь на то, что еще очень для него рано. Она целовала его в губы и убегала на службу. Глядя на автобусы, забитые доотказа, она думала: стыдно, что люди едут быстро, а он вынужден был тащиться на лошадях. А сейчас вообще из дому не выходит. Но это мелочи. Главное, мы любим друг друга.

Много она про него знала, но ей казалось недостаточно. Она старалась запомнить больше. И все прочитанное обсуждала с ним, в том числе особенно часто глупости, которые писал про него пушкинист Конвойский.

-- Он тебя совершенно не понимает. Да и другие тоже... Только я...

Читать именно Пушкина она любила с детства. Теперь она читала только Пушкина, в чтении других авторов видела измену ему.

-- "Тут же видел я и баснословные развалины храма Дианы", -- открыв томик, читала она. -- А ты, Пушкин, молился в моем храме, когда был в Крыму?

-- Конечно, дорогая, -- отвечал он, не сводя с нее глаз.

-- Теперь ты опять в моем храме, и отсюда я тебя никогда не выпущу.

Он с радостью соглашался.

Во время экскурсии Диана ловила себя на том, что, не только говорит его стихами, но и думает. Это было подлинное слияние душ, проникновение, катарсис. При этом она, стыдясь, объясняла экскурсантам:

-- Знать наизусть я должна всего Пушкина, а знаю только треть.

Весь день в музее она не могла дождаться, чтобы вернуться домой и попасть к нему в объятия. Когда у нее было плохое настроение (а перемены настроений от разных обстоятельств случались часто), она на него сердилась:

-- Как ты мог написать, Пушкин, что я -- лицемерная? Я, которая тебя о-бо-жа-ет?! Это все остальные на свете люди тебе лицемерят, и только я тебя люблю больше всего на свете, больше себя! Глаза готова выцарапать каждому, кто на тебя не молится, хочу умереть за тебя. Ты мой! мой! мой!..

И она рыдала, не могла успокоиться до тех пор, пока он не начинал ее целовать.