Юрий Дружников
Изанка роковой интриги
Трудный для Пушкина 1830-й год. Не только литературное, политическое, но и душевное перепутье. "Несмотря на четыре года ровного поведения, я не приобрел доверия власти", -- жалуется он по-французски Александру Бенкендорфу. Спастись в женитьбе, на которую он вроде бы настроился, тоже не получается. Он ждет измены от всех своих невест. Несмотря на приложенные усилия, от Натальи Николаевны, а точнее, от матери ее, ответа не получено. "Правда ли, что моя Гончарова выходит за архивного Мещерского? Что делает Ушакова, моя же?" -- это из письма приятелю. Неопределенность состояния поэта усугубляется "гербовыми заботами", -- так он называл то ли денежные проблемы, то ли (что более вероятно) попытки получить заграничный паспорт.
Утешение в том, что другие женщины помогают ему забыть житейские невзгоды. Тянется, никак не закончится долгая связь с Елизаветой Хитрово, дочерью полководца Кутузова, которая на шесть лет старше, но он всегда любил опытных женщин взрослее себя. Полная, молодящаяся вдова с невзрачным лицом, но с красивыми плечами, которые она поэтому оголяет и тем вызывает насмешки, заслужив прозвище "Лизы голенькой". Не менее двадцати пяти писем написал ей Пушкин со всеми интонациями -- от восхищения до раздражения.
Хитрово предана ему до самозабвения, обожает его, горит языческой любовью. Она пишет ему, что готова пойти за него на край света, а он теперь стал вежлив, ироничен, бросает в огонь ее ежедневные письма, не читая. Она его приглашает, ждет, он не является. Он пытается перевести секс в вялотекущую дружбу, а она стремится удержать его возле себя. Ничто Хитрово не останавливает, и связь с ней, несмотря на потенциальную невесту и всех прочих, с которыми он "в отношениях", тлеет.
А назревает новая любовная игра с ее дочерью Долли Фикельмон, женой австрийского посла. Пушкин уже пишет Долли обольстительные письма, теперь ее называя "самой блестящей из наших светских дам". Ездит также к цыганке Тане, гадающей ему на картах, и рыдает ей в подол. Наконец, открытым текстом он пишет Хитрово, тем весьма ее обижая, про еще одну таинственную даму: "Я имею несчастье состоять в связи с остроумной, болезненной и страстной особой, которая доводит меня до бешенства, хоть я и люблю ее всем сердцем".
Кто это -- и остроумная, и страстная? Какая женщина не возгордилась бы от таких эпитетов? Полвека спустя в журнале "Русский архив" появилась статья Петра Каратыгина. Автор писал: "Не пришло еще время, но история укажет на ту гнусную личность, которая под личиною дружбы с Пушкиным и Дельвигом, действительно, по профессии, по любви к искусству, по призванию занималась доносами и изветами на обоих поэтов. Доныне имя этого лица почему-то нельзя произнести во всеуслышание, но повторяем, оно будет произнесено и тогда... даже имя Булгарина покажется синонимом благородства, чести и прямодушия".
Интересно, что и в начале ХХ века, когда стало легче получить доступ в архивы, имя сего тайного агента не всплыло. В.Богучарский констатировал: "Названо ли, наконец, уже имя, о котором говорит Каратыгин, сказать с уверенностью мы, к сожалению, не можем". Секрет потихоньку всплывал, хотя, нам кажется, имя с самого начала угадывалось прозрачно. Думается, Каролину Собаньскую вначале не поставили в литературоведческий контекст действительно по неведению, а потом -- по инерции мышления. Первым определил, к кому обращены некоторые черновики писем поэта, Александр де Рибас. В.Базилевич и Н.Лернер опубликовали первые догадки о ней. Супруги Цявловские начали преодолевать барьер, однако и спустя сто лет Цявловский писал: "Любовь между Пушкиным и Собаньской -- факт, еще не известный в литературе...".
Но после того, как факт был введен в научный оборот, Собаньскую обычно старались обойти стороной: личина этой женщины снижала величие национального поэта. Никак она не укладывалась в благостные списки так называемых "адресатов лирики Пушкина". А ведь была самой яркой среди них, никуда не деться!
Вообще-то, нельзя не заметить, что роль разных женщин, близость их к поэту на протяжении его жизни определялась, естественно, самим Пушкиным. Однако после его смерти право это аннексировали исследователи. С тех пор они решают, с кем поэту можно было спать и с кем нельзя. "Сакрализация той или иной современницы Пушкина -- явление, становящееся для его поэтики обычным", -- писал тихий и почти не печатавшийся в советское время пушкинист Владимир Турбин. После его смерти в 1993 году вышла книга, из которой взята цитата.
Скажем, Анна Керн при том, что роман с ней был случаен и короток (одно "чудное мгновенье" и одно стихотворение об этом мгновеньи), возведена на пьедестал едва ли не главной любовницы добрачной его жизни: к могиле Керн в Путне мы наблюдали ритуальную очередь новобрачных из Твери, чтобы поклясться в вечной верности. А Каролина Собаньская -- устранена, будучи отрицательным персонажем, не вписывающимся в отфильтрованную биографию нашего классика. Полагалось игнорировать, что Пушкин в период влюбленности в Наталью Гончарову да и потом страстно желал другую женщину. Не Пушкин, но Мопассан декларировал: "Мы, мужчины, истинные поклонники красоты, обожаем женщину и, временно избирая одну из них, отдаем дань всему прекрасному полу". Однако Пушкин вполне мог под этим подписаться.
