Вторая Пуническая война - [182]

В 204 г. до н. э. Нерон становится цензором. Но судьба словно издевалась над ним, поскольку его коллегой по должности стал не кто иной, как Марк Ливий. Создается впечатление, что богам было скучно на Олимпе, и они развлекались тем, что постоянно сводили вместе двух ненавидящих друг друга людей. И желательно в тот момент, когда они занимали ответственные государственные должности. Поэтому цензорство двух заклятых врагов ознаменовалось чередой скандалов.

Хотя начиналось всё чинно и благолепно. Ливий и Нерон огласили списки сенаторов и сделали семерым «отцам отечества» некие замечания, после чего озаботились благоустройством города. Цензоры строго следили за состоянием зданий в Риме, закончили ремонт улицы от храма Венеры до Бычьего рынка и довели до конца строительство храма Великой Матери[78] на Палатинском холме[79]. Цензоры разослали по провинциям уполномоченных, чтобы выяснить общее количество римлян и союзников, воюющих в составе действующих армий. Оказалось, что в данный момент на различных фронтах задействовано в общей сложности 214 000 человек. И если, согласно свидетельству Тита Ливия, перед вторжением Ганнибала в Италию цензоры насчитали 270 213 римских граждан (Liv. Per. XX), то к 208 г. до н. э. их количество сократилось до 137 108 человек (XXVII, 36). Убыль населения была колоссальная, людские и материальные ресурсы Римской республики находились на грани истощения. Именно этим фактом можно объяснить, что Нерон и его коллега провели в латинских колониях перепись населения и оценку имущества граждан, чтобы узнать, сколько каждая колония может выставить воинов и сколько дать денег для дальнейшего ведения войны с Карфагеном.

На этом полезная и созидательная деятельность цензоров закончилась, поскольку все их последующие действия вызывали недоумение и раздражение у простого народа. Началось всё с пресловутого налога на соль: «ими был установлен также новый налог на добычу соли; соль в Риме и по всей Италии шла по шестой доле асса; цензоры отдали на откуп продажу соли – в Риме по той же цене, а на рынках и в городках по более высокой, смотря по месту. Люди были уверены, что эту доходную статью выдумал цензор в отместку народу, несправедливо когда-то его осудившему, и что самая высокая цена была установлена для триб, когда-то постаравшихся его осудить. Поэтому Ливий и получил прозвище Салинатор» (Liv. XXIX, 37). В том, что Марк Ливий решил по-своему отомстить неблагодарным соотечественникам за потерянные в изгнании годы, нет ничего удивительного. Игры в благородство закончились.

В это время застарелая вражда Нерона и Салинатора вспыхнула с новой силой. Дело в том, что при царях и в эпоху ранней республики римская конница состояла из патрициев. Согласно реформе царя Сервия Туллия, «для покупки коней всадникам было дано из казны по десять тысяч ассов» (Liv. I, 43). Но коня могли отобрать за какой-либо вопиющий проступок. Так произошло после битвы при Каннах, когда были осуждены квестор Марк Цецилий Метелл и группа его единомышленников за то, что после разгрома римской армии решили покинуть Италию. Вместе с ними наказали и воинов, вернувшихся из карфагенского плена: «У тех и других были отобраны казенные кони (у кого они были), а сами они исключены из триб и зачислены в эрарии»[80] (Liv. XXIV, 18). Проще говоря, если у всадника забирали коня, то это считалось величайшим позором.

На этой почве разразился скандал между цензорами Гаем Клавдием и Марком Ливием, когда они начали перепись всадников и оценку их имущества: «Оказалось, что у обоих цензоров лошади от государства. Когда дошли до трибы Поллии, к которой был приписан цензор Марк Ливий, глашатай смешался и замолчал. «Называй Марка Ливия!» – крикнул Нерон, то ли не забывший старой вражды, то ли в припадке неуместной строгости. Марку Ливию, как осужденному народом, велено было продать лошадь. Точно так же Марк Ливий, когда дошли до Арниенской трибы и до имени его коллеги, велел тому продать лошадь и привел два основания своему приказу: во-первых, тот лжесвидетельствовал против него; а во-вторых, примирился с ним притворно. Столь же безобразная перебранка, одинаково ронявшая достоинство обоих, пришлась на конец их цензуры. Гай Клавдий, поклявшись, что он действует согласно законам, отправился в государственное казначейство; в список оставленных им в эрариях он вставил имя своего коллеги. Затем в казначейство пришел и Марк Ливий и, за исключением Мециевой трибы, которая его не осудила, а по осуждении не выбирала его ни в консулы, ни в цензоры, оставил в эрариях весь римский народ – тридцать четыре трибы, – ибо они, по его словам, невинного осудили, а осужденного избрали в консулы и в цензоры и не могут отрицать, что провинились – либо один раз при вынесении приговора, либо дважды при выборах. Среди граждан из этих тридцати четырех триб в эрариях окажется и Гай Клавдий, и найдись только в прошлом пример человека, оставленного в эрариях дважды, он, Марк Ливий, и еще раз отметил бы этим клеймом Гая Клавдия, особо включив его имя в список. Постыдно такое состязание цензоров в стараниях позорить друг друга, но порицание народа за непостоянство приличествует цензору и достойно суровости тех времен