Вторая попытка - [19]

А потом целых два часа Пол и я путешествовали по городку Колумбийского университета. Это было самое фантастическое путешествие.

Я избавлю вас от подробного описания того, что я испытала на уровне чувственного восприятия. Почему? Потому что дело было не в членах ЛПКУ, принадлежавших к самым разным этническим группам, которые обсуждали что-то на ступенях Лоу Лайбрари; и не в песне «Нью Кидз он зе Блок», которую какой-то бездомный пел на углу 116-й улицы и Бродвея; и не в запахе благовоний, марихуаны и выхлопных газов; и не в жгуче-кислом вкусе молодого вина из графина, который нам принесли вместе с жирной, но очень вкусной малазийской едой; и не то неясное возбуждение, которое возникло во мне просто из-за того, что я была вместе с Полом Парлипиано, в которого я когда-то была так влюблена; и не от того, что он утверждал, будто бы и мне здесь тоже самое место. Нет, ни одно из этих переживаний не помогло мне найти окончательный ответ на вопрос. Роль сыграли они все в совокупности. И кое-что еще.

Хорошо. Давайте все-таки проясним ситуацию. Я понимаю, как все это выглядит. Я знаю, что любой, кто хоть немного интересуется психологией, скажет, что иду по стопам Пола Парлипиано потому, что все еще влюблена в него. Но на самом деле я не стану зацикливаться на гомосексуалисте. Уж поверьте мне.

Вот как я вижу эту ситуацию. Возможно, мое безумие по поводу Пола было для того запланировано какими бы там ни было высшими силами, распоряжающимися этими вещами, чтобы я оказалась в Колумбийском университете или вообще в Нью-Йорке. Пол Парлипиано не был целью, он был лишь способом ее достижения. Будучи агностиком, я не знаю, что за сила влечет меня в Нью-Йорк и зачем она это делает. Честно говоря, это просто не подвластно моему пониманию. Единственное, что я знаю, так это то, что как только я ступила на территорию кампуса, я сразу поняла, что мне суждено быть именно здесь. Это не было похоже на некий громогласный приказ, сотрясший все мое тело, пока я не начала биться в истерике. Нет, это был тихий и спокойный голос, слушать который я еще не привыкла, и он убеждал меня, что я нахожусь именно в том месте, где я смогу стать частью чего-то важного и интересного. Я чувствовала себя так впервые в жизни.

Нет, вообще-то, был еще один раз, когда я чувствовала себя так же. Но в тот раз чувствовать себя как дома с самой собой меня заставило не место, а человек. Человек, который, как оказалось, был вовсе недостоин этого. Но я обещала себе не писать об этом (то есть о Нем) больше никогда. И я не буду писать. Вот.

Девятое августа

Во, блин! Мак был так взбешен моим исчезновением на Манхэттене! В понедельник утром первым делом он взял меня под руку и вывел из класса, чтобы отругать наедине. Уверена, мои одноклассники были страшно разочарованы, ведь они все лето мечтали стать свидетелями акта насилия, совершенного над моей персоной.

Странно, что мой учитель еще не стал совершенно лысым, как мой отец, так интенсивно он тянул себя за волосы, пока выдавал длинную тираду, включившую в себя цитаты из Ницше, Эмерсона и Вирджинии Вульф, а также сдобренную его собственными выражениями типа «упущенная возможность», «эгоистичная недальновидность» и «преступное подвергание опасности несовершеннолетней».

Когда он наконец закончил объяснять мне, насколько я безответственна и насколько мне повезло, что он не будет сообщать об этом моим родителям или руководству программы (что, на самом деле, скорее спасало его — да-да — его задницу, а не мою), я ответила:

— Это вы виноваты.

— Я виноват?

— Ведь именно вы сказали, что я должна вырваться из стеклянного шара с падающим снегом.

— Что-что?

— Это вы подкинули мне идею пойти в мир и узнать его. Или все это была пустая болтовня?

— Джессика, это не было болтовней, — ответил он. — Тебе просто нужно вырваться из твоего захолустного мирка.

— Но только не тогда, когда за меня отвечаете вы, так?

Он снова дернул себя за волосы.

— Одна прогулка без присмотра по Верхнему Уэстсайду — это не то, что я имел в виду. Я имел в виду…

— Ну, этой прогулки оказалось достаточно, чтобы изменить всю мою жизнь.

Он засмеялся:

— Твоя жизнь круто изменилась всего за два часа?

— Да. Я кардинально изменила планы по поводу выбора колледжа.

Не вполне дружелюбная улыбка поползла по его лицу. Эта улыбка была скорее уничижительной. Она как бы говорила: «Твои глупые выходки меня смешат».

— То, что ты изменила планы насчет колледжа, еще не говорит о том, что теперь вся твоя жизнь изменится.

— А для меня это именно так.

— Тогда ты еще менее зрелый человек, чем я думал, — ответил он. — Сейчас я угадаю. Колумбия.

Странно было слышать это от кого-то еще. Все стало как будто более реальным.

— Да.

— Тсс, — он приложил палец к губам.

Мы простояли так еще какое-то время, я не знала, что еще сказать, а Мак не делал ничего, чтобы показать, что дискуссия окончена.

— Знаешь, что Джон Стейнбек сказал о Нью-Йорке?

— Не-а.

— Он сказал: «Нью-Йорк — ужасный, грязный город. Климат там плохой, политикой там пугают детей, дорожное движение сумасшедшее, а конкуренция убийственная. Но есть еще кое-что: если вы поживете в Нью-Йорке и он станет вам домом, то ни одно место на Земле больше не будет для вас достаточно хорошо».