Всюду жизнь - [13]

— Постой, постой… Ты откуда взялся здесь?

— Только что прилетел с Красноярской ГЭС!

— Производственник?

— Девять лет вкалывал.

Черноволосый уважительно ощупал бицепсы Федора:

— Сила! Ну, тогда тебе беспокоиться нечего. Это нам, школярам, предстоит битва гладиаторов!

Бледнолицый парень подошел к Федору и протянул руку:

— Давай знакомиться. Вадим. Послушай, давай завтра на письменной рядом сядем.

— Не возражаю. А сейчас я хочу поужинать. Пойдем вместе, проветримся.

Вадим расширенными, очумелыми глазами посмотрел на него, как на сумасшедшего:

— Ты что! Я буду до утра учить!

— Напрасно. Бесполезно. Даже вредно.

Федор зашел в первое попавшееся на пути кафе самообслуживания, взял ужин.

Он с любопытством вглядывался в лица москвичей. Счастливые люди! Но он не заметил на их лицах отражения того ощущения счастья, которое они должны постоянно испытывать от того, что живут в столице. Обыкновенные лица, которые видишь на каждой стройке. Только в их произношении что-то отличное от окающего торопливого сибирского говорка — певучее, врастяжку московское аканье. Особенно красиво говорила конопатая большеглазая девчушка-кассирша, которая выбивала чеки:

— Кофе двайной? С вас рубль адиннадцать капеек. Ищите мелочь, у меня нет сдачи.

Ну прямо как диктор телевидения!

А теперь поскорее увидеть площади, улицы, здания, которые он в мельчайших подробностях знал по фотографиям в газетах и журналах и сами названия которых много лет звучали в нем радостной музыкой: Красная площадь, площадь Революции, улица Горького, Большой театр, Дом союзов.

На метро он доехал до проспекта Маркса.

Вот он, древний Кремль, сердце Москвы! На башнях светились рубиновые звезды.

Через высокие решетчатые ворота вошел в Александровский сад. Жаркое пламя трепетало над могилой Неизвестного солдата, отражалось в красном полированном граните… «Имя твое неизвестно, подвиг твой бессмертен»… Венки, гирлянды, цветы, много цветов. Он почувствовал запах хвои и увядающих хризантем. Глухо шелестели в темноте кроны могучих лип, будто крылья бессмертной славы шумели, успокаивали одинокого безымянного солдата…

Мимо темной громады Исторического музея медленно пошел на Красную площадь. Длинными рядами тянутся пустые гостевые трибуны. За ними на высокой кремлевской стене черные доски с золотыми буквами. Пантеон славнейших из славных, храбрейших из храбрых, неумирающая память народа о своих героях…

У входа в Мавзолей неподвижные фигуры часовых. Сверкает зеркальная сталь их штыков. На граните простое и такое великое имя человека, повернувшего землю к солнцу, к свету… «Самый человечный человек…»

Бронзовый Кузьма Минин, подняв руку, призывает князя Пожарского повести русские полки против польско-литовских завоевателей.

Потрясенный, долго стоял Федор у собора Василия Блаженного. Многоглавой каменной песней возвышалось великое творение гениальных русских зодчих Бармы и Посника Яковлева.

Он прикоснулся рукой к холодным перилам, за четыре столетия стертых до блеска руками многих тысяч людей. Задумавшись, Федор вздрогнул от внезапно послышавшегося за спиной шуршанья: порыв ветра гнал по брусчатке сухие листья, а ему почудилось, что это сквозь столетия донесся шум шагов далеких предков, проходивших когда-то по Красной площади. Оглянулся, ища глазами на слабо освещенной мостовой этих людей, и его охватило вдруг чувство кровной близости, своей причастности к тем, кто воздвиг эти величественные памятники. И у него дух захватило от невероятно дерзкой мысли: может быть, и ему удастся построить какое-нибудь грандиозное сооружение, которое простоит века и будет поражать воображение потомков своим совершенством?..

Раздались мерные гулкие удары колоколов на Спасской башне, и протяжные медные голоса поплыли над Красной площадью. Он вспомнил вдруг, с каким волнением, прижавшись к наушникам радиоприемника, мальчишкой впервые слушал в Улянтахе донесшийся из немыслимой дали сквозь треск атмосферных помех и вой метели перезвон главных часов страны, смех и голоса людей, находившихся в этот момент на Красной площади, и неожиданно для себя крикнул, повернувшись к башне:

— Привет Улянтаху из Москвы! От Федора Устьянцева!

Оглянувшись, как напроказивший школьник, он повернул к метро.

В общежитии ребята все еще разбирали задачи у доски. Увидев, как он спокойно раздевается, аккуратно вешает одежду на стул и укладывается спать, ребята удивились:

— Ну и нервы у тебя, брат, позавидуешь!

— Как у космонавта!

Федор промолчал: знали бы они, что за многие годы он поневоле привык спать в любых условиях. С одиннадцати лет жил дома лишь наездами. Сначала школьный интернат, потом палатки, балки на стройках, солдатская казарма, снова рабочие общежития.

— А знаете, что сказал по этому поводу Мольтке Старший? — с улыбкой спросил Федор. — Когда начальнику прусского генерального штаба ночью доложили, что французские войска перешли границу Пруссии — началась франко-прусская война 1870 года, — он ответил: «Все необходимые распоряжения на этот случай вы найдете в синем конверте в правом ящике моего письменного стола. А для полководца в день сражения самое главное — ясная голова!» После чего Мольтке повернулся на другой бок и уснул. Вот это самое хочу сделать и я, — засмеялся Федор и закрыл голову одеялом от света висевшей над ним люстры.