Всячина - [10]

Вот только не надо говорить, что в селе девушки не красят ресницы и не стригутся в парикмахерских.

Да, и про девушек, кстати.

Она осторожно заглянула в зеркало, всмотрелась, сдернув накинутую впопыхах шаль.

— Ах-х-х!

И что теперь делать? Как жить? Дарье Антоновне, депутату сельсовета и передовику производства соседней фермы, той, что сразу через дорогу, недавно исполнилось пятьдесят. Сельская жизнь, идиотизмом которой ругались классики, не красила. В пятьдесят тут вполне можно было выглядеть на все семьдесят. Даже сквозь помаду и тушь.

А из зеркала смотрела Дашка. Та самая Дашка, которой помада была не нужна — губы и так сверкали натуральным розовым, да красным цветом. И глаза из-под длинных ресниц — тоже сияли. Семнадцать? Восемнадцать? Как завтра на работу идти? Как жить теперь?

Она вернулась в прихожую, присела у молочного бидона, погладила легонько.

— Спасибо. Васенька…

Почему — Васенька? Откуда — Васенька? А черт его знает. То есть, не черт, конечно, потому что чертей и богов не бывает, а бывает в жизни фантастика и всякие чудеса. Вот и ей, выходит, повезло однажды. Хоть и страшно: как жить теперь?

В заднее окошко стукнули.

— Чего надо? — спросила она в форточку.

— Дак, Дарья, все того же, значит. Пустишь к Васятке своему?

— А куда я от вас денусь?

И ведь правда — куда она денется? Все на селе знают всё. Вот и про Васеньку узнали чуть не в тот же вечер, сразу после грозы. И быстро натоптали тропинку через зады. Только Вася им не губы и ресницы. Вася — он ведь не человек вовсе. Он и языка-то людского не знает. Он только желания чувствует. Желания, стало быть, исполняет. А желания у мужиков, известно какие.

Дарья постояла в прихожей, встречая гостей. Разрешила посидеть у бидона. Разрешила погладить его, пошептать что-то. Никогда не спрашивала, чего хотят. Да и зачем спрашивать-то? Вася сам разберется.

Вот и сейчас разобрался.

Мужики, что приперлись втроем, вставали медленно. Тяжело вставали, покачиваясь и улыбаясь глупо. Один хихикнул:

— Участковый-то все ходит, самогоновку ищет. А от нас даже и не пахнет вовсе!

Пьяно посмеялись вразнобой. Помахали на прощанье, вышли, низко наклоняясь, чтобы не врезаться лбом.

Дарья закрыла за ними дверь. Набросила засов. Присела сама, полуобняв теплый металл большого бидона.

— Ну, и что же мне делать теперь?

Молчит Васенька. Не отвечает. Не умеет он говорить. Только желания исполняет. Что желает человек, то и получает. Что сильно желает, всей душой.

Весна

— Как же у вас тут тихо.

— Не сезон. Тут, когда не сезон, всегда тихо.

Регистрация в гостинице занимала непривычно много времени. Никаких новых технологий, сканеров и компьютеров — обычная шариковая ручка, анкета на тонком бумажном листе, толстый журнал регистрации. Обязательное предъявление документов. Страна проживания интереса не вызвала. Главным было знание языка. А говорили тут повсеместно на знакомом и понятном языке, в отличие от западных областей страны, где Иван фактически ничего не воспринимал на слух. Там требовалось повторить два или три раза, чтобы он понял, наконец, о чем спрашивают. Тут же говорили понятно, без всякого акцента или местных каких-то особенностей. Средний такой язык. Средняя речь, если так можно выразиться. Почти, как дома. Но — не дома.

Еще тут все называли друг друга по имени. Даже президента страны. То есть, как в детстве — все по имени. Или как в дальней загранице какой-нибудь. Вот и беджики у всякой обслуги любого возраста — только с именем. И его самого, известного «на северах» писателя Ивана Владимировича Петровского записали просто Иваном Петровским. На фамилию улыбались радушно и только что не спрашивали, не свой ли, не из местных ли, не родственник ли.

Номер был мал, но дешев. Море еще холодное, не для купания, но зато совсем близко. Зелень жесткая и колючая, но такая яркая и непривычная на вид — настоящая заграница.

Юг.

Иван приехал в этот поселок по рекомендации друзей. Тут, сказали ему, удивительно легко и хорошо пишется. Очень тихо. Вдали от трассы. Нет длинных пляжей, как в соседних чисто туристических городках. Нет надоедливой громкой музыки ночи напролет.

Вот как раз за тишиной он и приехал. И за воздухом, пропахшим солью и ветром.

В первый же день выбрался погулять. Убедился, что как ни гуляй, а все равно через час опять придешь к гостинице. Две улицы крест-накрест. Дорога в горы к трассе. Рынок. То есть, рыночек. Маленький и аккуратный. Торговый ряды вдоль той улицы, что к морю. Бетонный забор старого санатория с калиткой нараспашку и памятником кому-то в будёновке при входе. Глянцевые пальмы у подъездов стандартных серых пятиэтажек. Крутые нескончаемые лестницы, позволяющие спрямить путь. Крики чаек вдали.

Хорошо.

Возле рынка на углу какая-то старуха, греясь на весеннем солнце, продавала клубнику.

— Неужели же своя? — удивился Иван.

— Да какое там! Турецкая, из Алушты привезла. Своя-то пойдет через пару недель, не раньше. Как раз к сезону.

Взял клубники, заплатил, не торгуясь. Местные цены просто радовали. Может, правда, приехать сюда на полгода, запереться, написать сразу новый роман? А то и не один?

Старуха насыпала ягоды в самодельные кульки грамм на сто. Вот два таких кулька и купил.