Всяческие истории, или черт знает что - [38]

«Ах, бросьте, господин учитель, не стоит, ведь начнут болтать, а вас-то вся община почитает, я ж со стыда сгорю, — затараторила заседательша. — А теперь давайте, я уж вся извелась, расскажите скорее об этих нерадивых родителях, а то я уж понапридумывала себе бог знает чего».

Пробормотав что-то, учитель сел за стол и начал:

«Я родом издалека, из Оберланда, где бушуют лавины и журчат реки и ручьи, где скачут серны, а высоко в небе кружат ягнятники. О, это прекрасная земля, Оберланд, но очень бедная; в некоторых домах по ползимы хлеба не видят; на масленицу вместо пирогов едят цигер[19], так он твердый, как камень.

Стоял в моей деревеньке под горой маленький дом, пустовал подолгу; жили в нем только те, кто не мог найти или купить иного жилья. Нас, детей, при виде этого дома пробирала дрожь, так что подойти к нему никто и не решался.

Больше ста лет назад жили там муж с женой. Муж был высокий и смуглый, как черная сосна, и, как сестра на брата, была на него похожа жена; люди они были ленивые и дурные. Никогда не видали их за работой; взглянешь на них, и жуть берет. Хижина была полна детей, таких же рослых и смуглых, скверных и диких, как родители. Но как только дети научились ползать, старики выгнали их наружу и назад не пускали — они-то и ходили за едой, дровами и всем прочим. Так что родители целыми неделями не выходили из дому и вставали только поесть; но если уж кто увидит их снаружи — жди непогоды, а бывало, что несколько недель кряду пастбища оставались голы, или вдруг где амбарный замок оказывался взломан.

Дети ходили в деревню, но всех сторонились, пугливые, словно серны; никто даже не знал, умеют ли они вообще говорить. Но они должны были кормить родителей, должны были нести в гнездо всякую всячину, а потому частенько шныряли у дверей, но лишь протягивали руки, не произнося ни слова. Однако попрошайничали они, только если иным путем ничего достать не удавалось — воровали они, как вороны, все, что могли унести. Их пугливые, черные глаза проникали во все углы, и они моментально тащили все, что только не было крепко-накрепко приколочено.

Несчастные то были дети. Если воровали, их били хозяева краденого, если не воровали — получали тумаков от родителей. Осенью, когда деревья ломились от спелых фруктов, они белками сновали по ветвям и бросали друг другу яблоки, будто обезьяны в жаркой Африке. Уж тут людям приходилось постараться, коли хотели ребятишек изловить.

В школу никто из них не ходил, ни единой буквы не знал; они не разумели даже, что есть Бог, или что обладают живой душой. Дети постоянно грызлись друг с другом, словно котята; но всегда держались вместе, как делают едва оперившиеся вороны. Казалось, будто они заключили союз, защищаясь от остального мира. Когда они подросли, родители стали еще строже: требовали, чтобы дети несли больше, да только самое лучшее. В деревне все громче раздавались жалобы на этот вороний выводок. В горах они воровали козлят и телят, в долинах забирались в подвалы за маслом и сыром и тащили все в свою хижину.

Тогда это и случилось. Старший паренек темной летней ночью украл здоровенную овцу, но ноша оказалась слишком тяжела, и он сорвался со скалы. Лесорубы нашли его в глубокой расселине — парень разбился. Тело принесли старикам, а те принялись клясть покойника на чем свет стоит — мол, так ему и надо, надо быть внимательнее. А потом напустились и на лесорубов, дескать, оставили бы его в расселине, там ему и место, да и расходов никаких. Не пожелав, чтобы покойник лежал в доме, оттащили они его в хлев, где обретались лисы и совы, и закопали бы его на выгоне, не вмешайся священник.

Вскоре после этого другой парнишка собрался украсть бочонок с вином у возницы, пока тот спал на телеге. Накануне он ничего не принес домой и ему сильно влетело, потому он совсем потерял страх. Но не удалось: попал под колесо и принял ужасную смерть. Когда принесли тело, родители повели себя так же: чуть ли не отреклись от сына и только извергали проклятия да бранились, пока тот не оказался в земле.

С тех пор люди часто видели, как над горой кружат вороны, и очень удивлялись, но все-таки не обращали особого внимания. Многие сочувствовали ребятишкам и с удовольствием взяли бы к себе одного или другого и воспитали должным образом, по Божьим заповедям. Но дети были слишком уж дикими и приручить себя не давали. Касаться себя не позволяли, нигде не задерживались, не ели, если кто-то на них смотрел, и ни в один дом не смогли бы принести радость. Еще меньше хотели они работать, никто никогда не видел у них в руках хоть какой-нибудь деревяшки, топор разве что.

В один год зима выдалась особенно суровой и все никак не отступала; в горах навалило много снега. Уже тогда некоторые пастухи в хорошее лето собирали сено и запасали его на горе, чтобы голодной весной их бедным коровам было что пожевать. А заодно припрятывали на пастбище или в амбаре какие-нибудь ценные вещицы. Но и подлые, безбожные люди тогда тоже водились — не давали коровам подкрепить силы, воровали сено, да и котел для варки сыра в придачу. Отсюда столько историй о ворожбе и заклинаниях, которым якобы были обучены старые пастухи.