Всяческие истории, или черт знает что - [32]

И словно бы мало ему пришлось выстрадать, каждый раз, выходя из дома, тащил он тяжелую ношу, а когда возвращался, легче она не становилась. Дела у него шли, как и у всех прочих; едва ли мог он положиться на Господа и поверить, что все к лучшему и не стоит отчаиваться. Он прекрасно знал, что крестьяне дали себя облапошить и сами виноваты, но такого обращения уж точно никак не заслужили. Стоило ему раз, пускай даже в мыслях, восстать против Господа, и мысли эти без великого труда уже было не усмирить; едва удавалось заглушить их, как они возвращались снова и снова, когда видел он свою бедную дочь, которая ко всей заварушке никакого отношения не имела, но потеряла все, абсолютно все. Дни напролет приходилось ему бороться, но чем дальше, тем сильнее сгущались на душе у него тучи, уже не позволяя ему молиться, к молитве примешивались недобрые мысли, а от прежнего благоговения не осталось и следа.

И вот однажды, а жара стояла просто невероятная, пришлось ему отправиться через один из оврагов между холмами, что отделяют Хёхштеттен от Валькрингена и идут от самого Биглена вплоть до Эмме. Направлялся он то ли в Обергольдбах, то ли в Арни, а может, и в Ландисвиль, уж не знаю. Шел он по своим делам; некоторые крестьяне призывали его за советом, потому как Мюлезайлер человек был известный и все, что он говорил, ценилось на вес золота, как если бы это сказал сам священник.

Когда он поднимался на гору, наступил уже поздний вечер и черные тучи заволокли небо. Вечер перешел в ночь, а луна так и не продралась сквозь сумрак; было так темно, что не разглядеть и вытянутой руки, а на елях не шелохнулось ни единой ветви. Впрочем, дорога была Мюлезайлеру настолько же знакома, как и путь из одной комнаты его дома в другую, так что он совершенно спокойно продолжал идти в ночной духоте. В голове у него снова ворочались мрачные мысли, он размышлял о путях Господних, справедливы они или нет, и чаша несправедливости неуклонно ползла вниз; ему все отчетливее казалось, что народ-то прав, что не ходит к вечерне и бросил молиться, — так же, как Господь отвернулся от него. Перед глазами, словно скала, встали все семейные несчастья. Всего лишь год назад все у него было хорошо, он был окружен счастьем, а теперь погряз в горестях и ничего, кроме дальнейших бед, перед собой не видел. Так он и шел, погруженный в безрадостные раздумья, долго, долго, а дорога все не кончалась, а Мюлезайлер все шел и шел, и не обращал на дорогу никакого внимания. Но в конце концов все же приметил, что давно уж должен был не только подняться на гору, но и пройти через чащу, а конца пути не было видно, да и вообще, он ни малейшего понятия не имел, где находится.

Он явно заблудился и принялся искать дорогу. Он шел и шел, но выйти никак не мог, наконец отчаялся и присел на прогалине, где не было над ним сосен, а лишь черные тучи ползли по небу. На этом пне он и решил дожидаться утра. Человек он был не из пугливых, а даже если и верил во многое, во что сейчас никто уж не верит, то и боялся этого всего куда меньше, чем многие неверующие в наши дни, к тому же на все у него была присказка да храброе сердце. Терять ему было совершенно нечего, а такого просто так не возьмешь!

Так он и сидел в глубоких раздумьях, добрый и злой дух боролись в нем между собою, и он все сильнее склонялся к тому, чтобы осудить Господа, позабыв, что это Он судит нас, а не мы Его. Вдруг Мюлезайлеру словно бы послышался вдалеке щелчок кнута, между елей мелькнул проблеск огня, словно молния, все ближе и ближе раздавалось фырканье лошадей. Он схватился за нож и замер. Тут мимо него, словно ураган, с ржанием и криками, пронесся фельдфебель, судя по мундиру — из Базеля, а за ним — жирные господа из ратуши в длинных париках, а за ними — какое-то жуткое создание, почти как черт, но все-таки не он. Этот был куда крупнее черта, чуть ли не с ель ростом, без рогов, но уж волосы у него были, что еловые иглы. Огненным кнутом погонял он стонущих перед собой, так что неслись они, словно молния или комета.

Когда Мюлезайлер, притихнув и замерев, снова вперил взор в непроглядный сумрак, раздался голос — он и не знал, идет ли он с небес, или из ельника, а то и из-под земли, но голос этот, казалось ему, когда-то произнес: “Адам, где ты?” Этот голос спросил: “Мюлезайлер, о чем помыслы твои и что ты видел?”

Мюлезайлер молчал; каким бы храбрым ни было его сердце, а только и оно пустилось в галоп. Голос возвысился до громовых раскатов, когда они перекатываются от скалы к скале, и спросил: “Мюлезайлер, о чем ты думаешь?” “О справедливости Божией”, — пробормотал Мюлезайлер. “Мюлезайлер, что ты видел?” — пророкотал голос. “Чудище с огненным кнутом, городских старейшин и фельдфебеля из Базеля, заезжавшего к нам несколько месяцев тому”, — ответил Мюлезайлер, на этот раз посмелее и поувереннее. “Вот и пораскинь мозгами!” — раздался голос где-то над ним. “Не могу”, — был ответ. “Знай же, мне о тебе хорошо известно и настроения твои тоже, — произнес голос. — Не хочу, чтобы ты пропал ни за грош, ты ведь один из лучших. Тебе предназначено наставить народ на путь истинный, чтобы до всех дошло: воля Моя не ваша, и помыслы Мои не ваши, ибо пути Мои неисповедимы. Потому-то я и отправил тебя в этот крестный путь, которым грешники, погоняемые огненным кнутом, идут из Базеля в Ротенталь. Ты видел, все заносчивые и жестокосердные будут наказаны, все они будут отданы на забаву ротентальцам, пока Я не возьму их судьбу в свои руки. Эти базельцы, что столь жестоко обходились со своими земляками, недавно умерли и теперь должны отправиться туда, чтобы испытать муки, что ожидают всех черствых сердцем. В эту ночь в Ротенталь отправится еще множество нечестивцев из разных мест, все со своими конвоирами, что отыскивают и гонят их сюда, словно пастухи стада в горы. Других ты не видел, но путь из Базеля проходит как раз тут. Передай людям, что Я все еще над ними владыка и караю жестокость, и пусть они снова уверуют и служат Мне, дабы не стать еще несчастнее, чем сейчас, когда приходится терпеливо сносить нужду, дабы воссияло над ними очищающее пламя справедливости”.