Вся ваша ненависть - [48]

Сначала он садится на колени, а потом ничком опускается на землю. Руки за спиной, пальцы переплетены.

Где сейчас та репортерша? Почему это не показывают по новостям?

– Так, офицер, подождите-ка минутку, – вмешивается мистер Льюис. – Мы с ним просто беседовали.

– Сэр, пройдите в помещение, – велит ему белый коп.

– Но он же ничего не сделал! – возмущается Сэвен.

– Парень, уйди в помещение! – рявкает чернокожий коп.

– Нет! Это мой отец, и…

– Сэвен! – кричит папа.

Пусть он и лежит на бетоне, но голос его звучит так властно, что Сэвен замолкает.

Чернокожий полицейский обыскивает папу, а его напарник осматривает собравшихся людей. Нас уже довольно много. Мисс Иветт и несколько ее клиенток с полотенцами на плечах стоят в дверях салона красоты. Неподалеку остановилась какая-то машина.

– Так, вы все – идите и занимайтесь своими делами! – говорит белый коп.

– Нет, сэр, – отвечает Тим. – Это и есть наше дело.

Обыскивая папу, чернокожий коп упирается коленом ему в спину. Он проверяет его один раз, второй, третий – прямо как Сто-пятнадцать проверял Халиля – и ничего не находит.

– Ларри, – зовет белый коп.

Чернокожий (видимо, Ларри) оборачивается, а потом, оглядев толпу, убирает колено с папиной спины и встает.

– Поднимайтесь, – командует он.

Папа медленно встает на ноги. Ларри смотрит на меня. Во рту у меня становится кисло. Ларри поворачивается к папе и говорит:

– Я за тобой наблюдаю, приятель. Не забывай об этом.

Папины челюсти сжаты, как тиски.

Копы уезжают. А после уезжает и остановившаяся неподалеку машина; народ расходится по своим делам.

– Все путем, Мэверик! – кричит кто-то.

Папа смотрит в небо и моргает (я всегда так делаю, когда пытаюсь не расплакаться), сжимая и разжимая кулаки. Мистер Льюис кладет ладонь ему на спину.

– Идем, сынок. – И ведет папу мимо нас, в магазин, а Тим идет следом.

– За что они так с папой? – тихо спрашивает Секани.

Он смотрит на нас с Сэвеном, и в глазах у него стоят слезы. Сэвен приобнимает его одной рукой.

– Не знаю, приятель.

А я знаю.

Я иду в магазин. Деванте стоит у кассы и опирается на метлу; на нем уродский зеленый фартук, который папа пытается заставить носить и нас с Сэвеном.

У меня сжимается сердце. Такой же носил и Халиль.

Деванте разговаривает с Кенией; у нее в руках корзина с продуктами. Когда звенит колокольчик на двери, они оба поворачиваются ко мне.

– Йоу, что стряслось? – спрашивает Деванте.

– Это были копы? – подхватывает Кения.

Я замечаю мистера Льюиса и Тима в дверях кабинета. Наверное, папа там.

– Ага, – отвечаю я и иду к нему. Кения с Деванте увязываются за мной и осыпают меня миллионом вопросов, но у меня нет времени им отвечать.

По полу разбросаны бумаги. Папа сгорбился над столом, и спина его поднимается и опускается с каждым вздохом. Он ударяет кулаком по столешнице.

– Дерьмо собачье!

Однажды папа сказал мне, что каждому чернокожему по наследству достается ярость, рожденная в тот миг, когда его предки не смогли защитить свои семьи от произвола рабовладельцев. А еще папа сказал, что нет ничего опаснее этой ярости.

– Выпусти пар, сынок, – лопочет мистер Льюис.

– Пошли они нахрен, эти свиньи! – фыркает Тим. – Они сделали это только потому, что знают о Старр.

Стоп.

Что?

Папа оборачивается. Глаза у него мокрые и припухшие, как от слез.

– Ты это, черт побери, о чем, Тим?

– В ту ночь один из наших видел, как ты с Лизой и дочкой выходил из скорой на месте преступления, – продолжает Тим. – По району поползли слухи. Народ считает, что это она свидетель, о котором передают по новостям.

Вот. Дерьмо.

– Старр, рассчитай Кению, – просит папа. – Деванте, домой полы.

Я иду к кассе мимо Сэвена и Секани.

Все соседи знают.

Я рассчитываю Кению; желудок скрутило узлом. Если об этом знают у нас в районе, значит, совсем скоро слухи выйдут за пределы Садового Перевала. И что тогда?

– Ты это дважды пробила, – говорит Кения.

– А?

– Молоко. Ты пробила его дважды, Старр.

– Ой.

Я отменяю одно молоко и засовываю пачку в пакет. Видимо, сегодня Кения сама готовит для себя и Лирики. Иногда такое случается.

Я пробиваю остальные продукты, беру у нее деньги и даю сдачу. Кения с секунду пристально на меня смотрит, а потом спрашивает:

– Так ты правда была с ним?

Горло сжимается.

– А это имеет значение?

– Имеет, еще какое. Чего тогда молчишь? Прячешься, что ли?

– Не говори так.

– Но так и есть, разве нет?

Я вздыхаю.

– Перестань, Кения. Ты не понимаешь, ясно?

Она складывает руки на груди.

– А что тут понимать?

– Да много чего! – Я не хотела орать, но блин… – Я не могу всем подряд об этом рассказывать.

– Почему?

– Потому! Ты не видела, что копы сделали с моим папой только из-за того, что я свидетель.

– Так ты позволишь им заткнуть себя? Помешать говорить о Халиле? Я думала, он правда для тебя что-то значил.

– Значил! – Больше, чем она в состоянии понять. – Я уже говорила с копами, Кения. Это не помогло. Что мне еще делать?

– На телик иди, не знаю, – фыркает она. – Расскажи всем, что случилось той ночью. С его позиции они эту историю не освещают вообще. А ты позволяешь им его обсирать…

– Стоп… А я, блин, каким боком виновата?

– Ты слышала все, что говорят о нем по новостям, как его называют гангстером и так далее, но знаешь, что это неправда. Будь он одним из твоих дружков-мажоров, ты бы уже давно заступилась за него на телике.