Вступление в должность - [96]

Она еще не знала, как сделает «по-другому», но ей казалось, что у нее соски получатся лучше, чем сделала Мария, теперь и Олин крикун получит соску.

На дворе ее окликнул Слава:

— Любушка, у тебя готово? Надо ехать!

— Готово, сейчас несу!

Она побежала к себе в палатку. Слава спрыгнул с гусеницы, пошел за нею. В палатке было чадно. Оля с детьми ушла к трактору, оставив вариться на печке борщ. Борщ кипел, жир проливался на раскаленное железо и горел. Любушка сняла кастрюлю, пошире раздвинула полог палатки.

Вошел Слава.

— Давай свою писанину.

Любушка раскрыла старенькую полевую сумку, с которой не расставалась с интерната.

— Вот, смотри… Это подписка, отдашь на почту, — передавала она ему запечатанные и надписанные конверты — Это заказы, отдашь завмагу. Это — в контору, они отправят в роно… Это — лично Казаряну. Я ему написала насчет поставок. Если и с этого забоя будут туши с камусом сдавать, то скоро все в трусиках начнут ходить, — повторила она понравившиеся ей слова доктора. — И приемник в бригаду нужен, пусть где угодно берет. Я приемник в свой заказ записала: «Спидола» или «Альпинист».

— А тебе приемник нужен? — спросил Слава.

— Ну а как ты думаешь? Никто последних известий не знает.

— Ладно, я, может, сам достану. Если в райцентр проскочу. Там у меня один дружок по армии есть…

— Достанешь? — обрадовалась Любушка. — Тогда я тебе сразу деньги дам.

— Не надо, потом… Я сперва ему позвоню.

— Ну, хорошо, только ты постарайся… А это письмо Митрофанову, брось в почтовый ящик.

Слава покрутил в руке толстый конверт, спросил:

— А кто этот Митрофанов?

— Наш директор техникума. Мы на выпускном вечере договорились, что каждый напишет ему о первых днях работы.

— А-а… Что же ты ему написала?

— Все. Как ехали, как у вас гусеница полетела, — весело говорила Любушка. — Ну, что учета в бригаде нет, что дома в поселке пустуют, а квартплату берут. По-твоему, это правильно — платить за квартиру и не жить в ней?

— Разве я сказал, что правильно? — усмехнулся Слава.

— Лучше бы на эти деньги вездеход купили или передвижные домики заказали, чем дома построили. Понял?

— Понял, — сказал Слава, пряча письма во внутренний карман телогрейки. И сказал: — Пойдем, проводишь нас.

— Иди. Я лекарства сложу и выйду.

— Тогда — до свидания, что ли?

— До свидания, — ответила Любушка, вытряхивая из газеты на свою постель лекарства.

— Так ты выйдешь? — снова спросил Слава.

— Выйду, выйду.

— Ладно, пока. — Он тряхнул курчавой головой и вышел.

Любушка сложила лекарства в большую жестяную банку, подкинула в затухавшую печку дров, переобулась в валенки, а торбаса в меховые носки пристроила к печке. Скоро ей идти в тайгу к оленям — значит, торбаса и носки должны быть хорошо просушены.

У трактора вдруг изменился голос: мотор перестал тарахтеть, зашелся густым басом. Любушка выбежала из палатки, решив, что трактор отходит. Но он стоял на месте, хотя мотор и надрывался гулом.

Из соседней палатки выходила Паша, неся под рукой скатанный кукуль. Теперь она была без кухлянки, но в торбасах и в той же телогрейке, в какой приехала в бригаду. Платок по-прежнему закрывал половину ее лица.

— Подожди, — сказала Паша Любушке.

Любушка остановилась. Паша быстро подошла, уставилась на нее черными бархатными глазами. Все эти дни в бригаде Паша ни разу не заговорила с Любушкой, а когда встречались — молча проходила мимо.

— А ты красивая, — сказала глухо, сквозь платок, Паша, не спуская с Любушки глаз.

— Почему так говоришь? — спросила Любушка. Она никогда не считала себя красивой. Если бы она была красивой, Гена заметил бы ее на танцах. И на улице. И в столовой. Парни всегда замечают красивых девчонок, танцуют с ними и первыми заговаривают.

— Когда Володька один приедет, ты не смотри на него, — серьезно сказала ей, Паша, сдвигая со рта платок. — Он злой, видишь, как он бьет женщин? — Она потрогала себя за подбородок, на котором еще держался растекшийся синяк..

— Зачем ты врешь? Ты сама упала. Бежала за ним и упала в сенях.

— Это Володька тебе сказала? — сузила глаза Паша.

— Нет, другой человек сказал. Но зачем ты на своего мужа наговариваешь?

— Это он меня не бьет, а других женщин будет бить, — насмешливо ответила Паша. — Ты будешь его любить, а он будет тебя бить.

— Глупая ты, Паша, — рассердилась Любушка. — Зачем мне твой Володька? Разве-можно быть такой ревнивой?

— Ты помни, что я сказала, — зло прищурилась Паша.

Любушка повернулась и пошла от нее к трактору.

Трактор провожала вся бригада: женщины, дети, собаки, рыжая Танька и белый Ванька. Из мужчин был один Данилов: Никитов с Николаем — в стаде, Васин — на охоте. Данилов по очереди жал руки отъезжающим:

— До свиданя, доктор!.. До свиданя, Пашка!.. До свиданя, Володька!.. До свиданя, газета!.. До свиданя, Славик!.. Будешь на танкетке ехать — мы на речке Ириклей будем. Дорога туда знаешь?

— Знаю, Данилов, знаю, — отвечал ему Слава.

— Перевал Колючка тихо иди. Перевал тормоз крепко держи.

— Ладно, Данилов, ладно, — обещал Слава.

Доктор и Паша сели в кабину, Володька с корреспондентом — в сани. Любушка стояла возле саней, корреспондент говорил ей, поблескивая золотыми зубами: