Вступление в должность - [94]

— Слышал, слышал, — смутился Слава. И обернулся к Данилову: — Садись, бригадир, чего стоишь? Вот на ящик садись и говори.

— Данилой не спеша присел на ящик, не спеша снял шапку.

— Так, значит… Извини меня. Я вчера глупый был… Больше так не повторится, — сипловато сказал он, глядя прямо на Любушку.

Потом надолго умолк, понурив голову.

— Ты его прощаешь? — спросил Любушку Слава, Любушка не ожидала этого — Данилов сам пришел к ней и просит прощения! Она смутилась и растерялась.

— Я, конечно, прощаю, — сказала она. — Но вы вчера очень плохо поступили… Из-за вас вчера праздник сорвался… И вообще, — она запнулась, не зная, что еще сказать.

— Больше так не повторится, — снова проговорил Данилов, не поднимая головы.

— Смотри, Данилов, еще раз такую бузу подымешь — полетишь с бригадиров! — строго сказал ему Слава.

Данилов тяжко вздохнул.

— Ты всегда прощения просишь, потом палку берешь, — вмешалась Оля. — Ты летом. Николая просил, потом зуб ему выбил. Ты всегда такой дикий.

— Тогда вино возить не надо. Когда вино нет — драка нет, — с тоской ответил Данилов.

Он поднял на Любушку узкие глаза, и в них — такая затаенная боль, что Любушке стало бесконечно жаль Данилова. И стыдно за себя, за то, что она позволяет ему просить у нее прощения, извиняться, почти унижаться перед нею.

— Правильно, не надо привозить вино, — сказала она Данилову, — Я напишу Казаряну.

— Не надо возить… Тьфу вино! — плюнул себе под ноги Данилов.

— Ладно, Данилов, знаем тебя, — сказал ему Слава. — Тебе не привези, ты нарты в поселок погонишь, бузу подымешь. Словом, я тебе сказал?.. Смотри у меня!

Любушке не понравилось, что Слава таким приказным тоном разговаривает с Даниловым. Конечно, Славу знают во всех бригадах, пастухи, наверно, уважают его — он возит им продукты и почту. Но зачем же покрикивать на Данилова, даже если он и сотворил негодное?..

— Вы когда собираетесь откочевывать? — спросила Любушка Данилова, чтобы переменить неприятный разговор.

— Завтра будем манатки возить. Трактор уйдет — будем возить, — сипловато ответил Данилов.

Продукты, заказы, перепись детей — все это было временной заботой Любушки. Главная ее забота — олени, для этого ее сюда прислали. И она стала расспрашивать Данилова об оленях. Бригадир отвечал, что молодняка при отеле потеряли мало, всего четырнадцать телят, поэтому мало сдали пыжика, что кораль хорош, они его ремонтировали, подновили жерди, что копытка пока, не замечается, что бруцеллезные олени есть. Бруцеллезные отстают от стада, с ними морока при перегоне. На той неделе двух задрал волк.

— Завтра я посмотрю стадо, больных лучше отбить и выпасать отдельно, — сказала ему Любушка. И раскрыла свою тетрадь. — Казарян просил узнать некоторые цифры. Давайте по порядку. Сколько за последний месяц пало оленей?

Данилов наморщил лоб, припоминая. Коричневое лицо его напряглось, отчего туго натянулась на скулах потрескавшаяся, задубелая кожа.

— Может, двадцать, может, тридцать, — неуверенно произнес он.

— А точно сколько?

— Точно сорок, — подумав, сказал Данилов.

— Почему же вы говорили: двадцать — тридцать?

— Это я вспоминал…

— Хорошо, запишем сорок. А сколько отбилось?

— Отбилось сто, — не задумываясь, ответил Данилов.

— Сто, — повторила и записала Любушка. — А сколько звери задрали? С теми двумя, что вы говорили?

— Задрали десять олешка, — немедленно сообщил Данилов.

— Десять… Значит, сколько же сейчас в стаде оленей? — Любушка прикидывала в уме цифры.

— Две тысячи, — твердо сказал Данилов.

— Как — две тысячи? Куда же остальные делись?

— Остальной в стаде ходит.

— Постойте… Всего пропало сто пятьдесят оленей, — объясняла Данилову Любушка. — По данным на первое сентября — в бригаде две тысячи пятьсот двадцать пять оленей. Если сейчас две тысячи, то где еще триста семьдесят пять?

— Да он их не считал, верно, Данилов? — насмешливо сказал Слава. — Когда вы последний раз пересчитывали стадо?

— Давно, — вздохнул Данилов. — На летовка.

— Ну вот! — засмеялся Слава. — А ляпаешь: «Сто отбилось!» Что, ты их за хвосты держал и подсчитывал, когда они убегали?

Данилов пристыженно молчал.

— Откуда же в конторе взялась эта цифра — две тысячи пятьсот двадцать пять оленей? — недоуменно спросила Любушка.

— Данилов, откуда эта цифра? — обернулся к Данилову Слава. — Сам придумал?

— Не знаю, — страдальчески поморщился Данилов. — Надо обратно считать, тогда точно будет.

— Да, будем пересчитывать, — строго сказала ему Любушка, — Оказывается, в вашей бригаде нет учета.

— Ладно, пойдем, Данилов, — поднялся Слава. — Тебе б поспать не мешало. По-моему, ты после вчерашнего не отошел.

— Надо спать. Ночь болел, день плохой был — тоже болел… Надо спать, — заторопился Данилов. — До свидания, — вежливо сказал он Любушке и, переваливаюсь на кривых ногах, покинул палатку.

Слава задержался у порога. Ни с того ни с сего спросил Любушку:

— Ты ужинала?

— Ужинала, а что? — ответила она. И спохватилась: — Может, ты есть хочешь?

— Нет, я так… Спокойной ночи, — сказал он и ушел.

Ночью Любушке снились Слава в гробу и стрелявший в волка Володька. Куда-то скакала на рыжей Таньке Саша Ивановна, бегал вокруг палатки с огромным шприцем доктор, целился в корреспондента огромной иглой, на кабине трактора танцевал с Пашей Гена, в санях, как на сцене, жонглировал шишками Данилов. Он подкидывал, ловил шишки стланика, и они превращались в его руках в банки тушенки. И еще снилось что-то такое расплывчатое, неясное, чего нельзя было разглядеть и запомнить.